Князья Пожарские
и Нижегородское ополчение

    Отец Космы Минина был состоятельным человеком. Косма с детских лет принимал участие в работе и помогал родителю, как заведено было во всех русских семьях, независимо от материального или сословного положения. Маленький Косма с детства был приучен к труду. Сидя на возу, на мешках соли, он ездил с отцом «на торги к Троице», как пишет В. А. Шамшурин[67]. Владел Кузьма и топором, и косой, управлялся с лошадьми, знаком был с тяжелыми работами соляного промысла. Время рождения Кузьмы Минина точно не установлено. Полагают, что он был старше Дмитрия Пожарского и родился около 1570 года. Трудности воссоздания биографии одного из величайших сынов России кроются в отсутствии документов, указывающих время и место его рождения. Метрические и исповедальные церковные записи до сих пор не найдены, за исключением того, что он уроженец Балахны, о чем мы говорили выше. Местный краевед, научный сотрудник Балахнинского краеведческого музея Мария Вячеславовна Карташова, на научной основе предложила свою версию о месте рождени я Кузьмы Минина. Она считает, что двор Мининых находился около церкви Знаменской, построенной в 1748 г. и Космодемьянской – в 1742 г. на современной улице Дзержинского. Они были построены балахнинским бургомистром П.С.Латухиным. Далее, в сторону Дома культуры НиГРЭС по левой стороне стоит его трехэтажный дом, который был построен на рубеже XVIII – XIX веков. Дом сохранился до наших дней, под 3 17. В нем сейчас находится коррекционная детская школа. Двор Мининых в XVII веке был расположен около церкви Космы и Дамиана. По этой улице (тогда Боровской Гриве, т.е. возвышенности) шло ополчение Минина и Пожарского. Но доказать эту версию на данный момент невозможно.

    Существует предание, по которому Косма был крещен в Никольской церкви — первом каменном храме Балахны (постройки 1552 года), сохранившемся до нашего времени. Теперешнее здание «Аптека», что напротив школы № 6 (на бывшей Соборной площади), находится на месте расположения Городской Думы и Управы в XVIII в. До этого здесь располагалась воеводская изба, откуда Минин и Пожарский руководили ополчением во время остановки в Балахне. На месте двухэтажного каменного здания бывшей школы № 1, построенной в 1738 г. по указу архиепископа Питирима для духовного училища, располагался осадный двор Дмитрия Пожарского.

    Установлено, что у Космы было четверо (по другим данным, пятеро) братьев: Феодор, Иоанн, Григорий — старше его и двое младших — Сергей, Михаил (Безсон, или Самсон). Старшие братья являлись совладельцами четырех рассольных труб, нескольких варниц и лавок на балахнинском торге. От братьев Космы Минина произошло потомство. В частности, у Михаила (Безсона) были сыновья: Канашка, Иоаким и Феодор Михайловичи.

    О Сергее Минине известно, что он бывал в Москве в 1616 году, привез в Нижний Новгород, по поручению племянника, «несудимую грамоту» на себя и брата Безсона. Безсон Минин в 1620 году подрядился поставить «на срок на Троицын день» лесу на городовую кровлю, и дано ему было за тот лес 874 рубля. Согласно записи в Писцовой книге по Нижнему Новгороду 1621 года, «Безсон Минин… ныне обнищал».

    Другой брат Минина, Феодор Минич, считается родоначальником балахнинской родословной ветви Мининых: он имел сына Григория Феодоровича и внуков — Георгия, Андрея, Сергея Григорьевичей. Полагают, что их потомки живут до настоящего времени, не только в Балахне, но и в других местах. Один из них балахнинский меценат Павел Ф едорович Минин в XVIII – XIX веках имел свой дом на улице, теперь носящей имя проспекта Революции, что около Мининского пруда. Часть пруда сохранилась до наших дней, как и сам дом. У Минина была также сестра Дарья, замужем за Иоанном Семеновичем Кофтыревым[68]. Известно, что сам Косма Минин имел жену Татьяну Семеновну. Татьяна Семеновна поддерживала Косму (Кузьму) в его стремлении отдать на нужды ополчения домашние ценности. После смерти Минина она занималась делами вотчины сел Богородского и Ворсмы с деревнями. Заботилась о сыне Нефеде. После его смерти в 1632 г. Татьяна ушла в монастырь и приняла постриг в Воскресенском женском монастыре под именем схимонахини Таисии, передав свое имущество причту Спасо-Преображенского собора. По мнению Н.И. Приваловой с 1628 г. она жила с сыном в своем доме в Кремле[69]. Нефед, по ее мнению, к этому времени вернулся в Нижний Новгород, что не соответствует данным других историков. Умерла Татьяна после 1645 г. и была записана в синодик Архангельского собора вместе с сыном Нефедом (Мефодием), в синодик Печерского монастыря с сыном и с Космой Мининым и Миной (иноком Мисаилом)[70]. Схимонахиня Таисия была похоронена в одной могиле с Мининым.

    Сын Татьяны Семеновны Нефед Минин († 1632) не оставил после себя потомства, его дети умерли, не достигнув взрослого возраста[71]. До недавнего времени оставалось неизвестным имя жены Нефеда Минича. Краевед Анна Тимошина по выписке из Писцовых книг 1628-29 и 1629-30 годов установила, что ее звали Анной Михайловной в детстве Тихоновой.

    Косме Минину было около двенадцати лет[72], когда с отцом и матерью Доминикой они переехали в Нижний Новгород. (Впоследствии отец Минина принял постриг под иноческим именем Мисаил). Мина Акиндинов вносил вклады по строительство Нижегородского Печерского монастыря после его разрушения в 1597 году. Ко времени, когда Кузьма уже имел собственное дело, он поселился на посаде Благовещенской слободы. (Это место теперь называется Гребешком). В мясном ряду на нижегородском торге стояла лавка Космы Минина, владел он и «животинной бойницей», под стенами Кремля. Старшие братья остались жить в Балахне, распоряжаясь отцовскими владениями. Широкое поле деятельности Мининых косвенно подтверждается челобитной сына Минина Нефеда, жаловавшегося в 1616 году на то, что «нижегородцы и иных городов всякие люди на дядьях его и на людях и на крестьях поклепов ищут напрасно». Очевидно, Минины вели дела не только с балахнинцами, но и «иных городов всякими людьми».

    В зрелые годы Косма Минин был уважаемым человеком, относился к числу зажиточных людей в посадской среде Нижнего Новгорода и отличался исключительной честностью.

    Краевед Д. Н. Смирнов называет Минина «нижегородским гражданином русокудрым великаном Кузьмой». По мнению исто-рика С. Ф. Платонова († 1933), Минин — гениальный человек с большим самостоятельным умом, вместе с тем человек практический, умеющий вести свое дело. Историк Н. Г. Устрялов указывает на Минина как на «имевшего смысл мудрый и великую душу».

    Косма Минин выделялся среди посадских людей и до избрания его старостой, приобретя влияние в Нижнем Новгороде. Еще в 1608 году он дрался с захватчиками и изменниками у Балахны, около села Козино, в Ворсме, Павлове-на-Оке. Весной 1611 года Минин сражался с поляками в Москве — у собора Василия Блаженного, на Сретенке, на Лубянке.

    Заметим, что в отношении фамилии Минина, организатора Нижегородского ополчения, добившегося изгнания захватчиков с русских земель, в исторической науке возникла ошибка, которая на протяжении десятков лет кочевала из одних учебников истории и справочников в другие и была исправлена не так давно.

    Наш современник, старейший балахнинский краевед-историк Е. Н. Силаев в своих публикациях убедительно доказывает, что имя спасителя Отечества Космы (Кузьмы — в народе) Минича (Минина) перепутано с именем человека, не имевшего никакого отношения к Нижегородскому ополчению. В исторической науке и разного рода произведениях, в школьных учебниках и даже солидных справочниках фигурирует «Кузьма Захарьев Минин Сухорук (или Сухорукий)». Как выясняется, личности с таким именем никогда не существовало. Жил в Н. Новгороде в 1602 году «над р. Почаеной, на Никольской стороне Кузьма Захарьев сын Сухорука». Это был человек из другого рода, никакого отношения не имевший к Кузьме Минину, сыну Мины Анкундиновича. На протяжении всего XX столетия он стал в нашей отечественной истории своеобразным «двойником» Минина — спасителя Отечества.

    Это произошло в результате поспешной и ошибочной публикации в газете-журнале «Москвитянин» за 1852 год, №4, где академик, профессор МГУ, писатель и известный историк М. П. Погодин поместил текст обнаруженной купчей записи за 1602 год (сообщение П. И. Мельникова). В публикации журнала фрагмент текста купчей выглядел так: «о продаже… Иваном Матвеевым сыном Жилиным Андрею Афанасьеву сыну Попову… подле двора со строением в Нижнем Новгороде на Никольской стороне, под Почаеной смежного с домом Кузьмы Захарьева сына Минина Сухорука». Но в том-то и дело, что в подлинной, обнаруженной позднее купчей не было имени «Минин», а было так: «…в межах тот мой двор подле Кузьмы Захарьева сына Сухорука» (не сына Минина!).

    То, что речь в купчей записи идет о патриоте Кузьме Минине, было лишь предположением автора публикации (Мельникова) и редактора солидного журнала (Погодина). Вслед за ними, на протяжении более ста лет историки и литераторы осваивали эту мнимую «сенсацию», исправляя повсюду «Минин» на «Минин Захарьев Сухорук». Интересно, что ошибка была выявлена уже в 1915 году, при сличении текста подлинной купчей, где не нашли имени «Минин».

    Е. Н. Силаев отмечает также, что первые биографы Минина (И. Голиков, Н. Ильинский) никогда не упоминали в связи с Космой Мининым ни о Захаре, ни о Захарьевиче, Захаровиче и подобном. (См.: Силаев Е. Н. Минин Кузьма Минич // Мининские чтения. Балахна, Нижний Новгород, 1999. С. 15—18).

    В 1611 году 1 сентября в нижнепосадской общине Нижнего Новгорода состоялись выборы земского старосты. Избрали посадского человека Косму Минина, с тем чтобы «во всех мирских делах радеть ему». Тех же, кто не послушает, получил он право «и неволею к мирскому делу принуждать».

    По Промыслу Божиему, Минину, человеку чистой жизни и веры, несколько раз было видение преподобного Сергия Радонежского, «игумена Русской земли», понуждавшего Косму поднять народ на борьбу и спасти Православную веру. Об этом слышал в Троице-Сергиевом монастыре «от самого архимандрита Дионисия из уст его» монах Симон Азарьин, автор «Книги о новоявленных чудесах Преподобного Сергия», изданной в 1654 году. Архимандриту Троице-Сергиева монастыря Дионисию поведал об этом, вероятно, сам Минин. Много позже рассказ был опубликован в материалах сборника «Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК)» (1913)[73]. Приведем здесь фрагмент:

    «Был человек благочестивый в Нижнем Новгороде именем Козма Минин, ремеслом же мясник, жил благочестивой жизнью, и в целомудрии и прочих добродетелях жизнь свою проводил. Поэтому во многом и от дружбы своей (с другими) отходил, любя безмолвие, всегда имел Бога в сердце своем. Однажды же ему, спящему в комнате своей, явился Чудотворец Сергий, повелевая ему собирать казну и (ею) воинских людей наделять, (чтобы) идти на очищение Московского государства. Он проснулся во многом страхе и помышлял, что не его дело воинским устроением заниматься. И не придал виденному значения (в небрежение положив). И было ему видение второй раз (вторицею), и снова остался он при своем мнении (и паки небреже). Через малое время (после этого) является ему Преподобный Сергий и говорит ему с прещением (с угрозами): “Не говорил ли тебе об этом, что есть (Божие) изволение праведных судеб Божиих помиловать православных христиан и от многого мятежа в тишину привести. Сего ради нужно тебе казну собрать и ратных людей наделить, да очистят (они) с Божией помощью Московское государство от безбожных поляков и прогонят еретиков”. И еще ему прирече (дополнив): “Если старейшины в таковое дело не внидут, то более юные начнут творити, и начинания их — дело благо будет и в доброе совершение приидет”.

    И яко бы наказав, остави его (Преподобный Сергий) и невидим стал. Проснувшись в трепете и великом ужасе, (Минин) думал, что все его чрево изгнетено (воспалено), и ходил, болезнуя чревом и молясь Преподобному Сергию о исцелении и каяся о своем непослушании (небрежении) и обещеваяся повеленная им исполнить».

    По благословению Патриарха Московского и всея Руси Гермогена, архимандрит Дионисий составил грамоту, призвавшую народ к организованному сопротивлению полякам. Грамота была размножена переписчиками в архимандричьей келье и раздавалась с осторожностью среди паломников, приезжавших в монастырь. Узнав о подготовке ополчения в Нижнем Новгороде, пан Гонсевский потребовал от патриарха, находившегося в заключении, написать, чтобы нижегородцы не ходили на Москву. Патриарх ответил: «Да будут благословенны, которые идут на очищение Московского государства». Святейший Патриарх Гермоген, лишенный патриаршего сана, был уморен голодом и умер в заточении 17 февраля 1612 года.

    Одна из грамот с призывом к борьбе за Русь и веру Православную была получена в октябре 1611 года в Нижнем Новгороде. В ней говорилось следующее:

    «Сами видите близкую конечную погибель всех христиан. Где только завладели литовские люди, в каких городах, какое разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божии образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами, где и хорошо украшенные добродетелями? Не всё ли до конца разорено и обречено злым поруганиям? Где народ общий христианский? Не все ли скончались лютою и горькою смерти ю? Где безчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без милости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних старцев, не сжалились над ссущими (сосущими) млеко незлобивыми младенцами… Помяните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не постигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем православным христианам быть в соединении, и служилыя люди, однолично, без всякого мешканья, поспешили под Москву на сход ко всем боярам, и воеводам, ко всему смиренству народа всего православного христианства. Сами знаете: ко всему делу едино время надлежит; безвременное же начинание всякому делу бывает суетно и бездельно. А если есть в ваших пределах какое-нибудь недоволье, Бога ради, отложите на это время, чтоб вам всем с ними заодно получить подвиг свой и страдать за избавление Православной христианской веры, покамест они (то есть враги) в долгом времени гладным утеснением боярам и воеводам и всем ратным людям какой-нибудь порухи не учинили. И если мы совокупленным единогласным молением прибегнем ко всещедрому Богу и ко Пречистой Богородице, Заступнице вечной рода христианского, и ко всем святым, от века Богу угодившим, и обще обещаем сотворить подвиг и пострадать до смерти за Православную христианскую веру, неотложно милостивый Владыко Человеколюбец отвратит праведный гнев свой и избавит нашедшей лютой смерти и вечнаго порабощения безбожного латинского. Смилуйтесь и умилитесь незакосненно, сотворите дело сие, избавления ради христианского народа, ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради, утешением не учинилось какой-нибудь порухи боярам, и воеводам, и всяким воинским людям. О том много и слезно всем народам христианским вам челом бьем»[74].

    Призывы архимандрита Троице-Сергиева монастыря нашли отклик и поддержку в Нижнем Новгороде. Однако известно, что еще прежде нижегородцы имели в своих планах идти не только против поляков, но и на мятежных казаков, к которым относились с большим подозрением. На то имелись веские основания: многие в России изменили своему государству и народу. Нижний Новгород не поддавался и бодрствовал. Дионисий в своей грамоте призывал к выступлению только против захватчиков из Речи Посполитой.

    Как отмечал историк С. Ф. Платонов[75], с падением государственного порядка на Руси еще жил порядок церковный. За недостатком боевых вождей народным движением начинали руководить духовные отцы: они не могли оставаться в стороне и были вынуждены принимать участие — по крайней мере, советом, призывом, проповедью. Однако в 1611 году духовные пастыри дали стране не один, а два различных совета. В грамотах Троице-Сергиева монастыря говорилось, что земщине необходимо соединить свои силы с подмосковным казачеством для совместной борьбы с поляками. Патриарх Гермоген же считал, что следует бороться и с казаками — как врагами Русской земле, причем не меньшими, чем польские захватчики. Об этом патриарх писал нижегородцам в августе 1611 года.

    Однако и братия Троице-Сергиева монастыря, и Патриарх Гермоген одинаково указывали, что сам почин патриотического движения за освобождение Москвы должен идти от земщины, от местных обществ российских городов. В этом состояло единство взглядов духовных отцов России. Между тем, кроме писем к нижегородцам от Патриарха Гермогена и братии Троицкого монастыря известно письмо жителей Москвы к последним, которое приводит историк Н. Храмцовский в книге «Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода»[76]:

    «Гибнет Москва, а Москва есть основание России; не забудьте, что пока крепок корень, то и древо крепко; не будет корня, на чем оно будет держаться? Для Бога, судии живых и мертвых, не презрите бедного и слезного нашего рыдания. Здесь образ Божия Матери, писанный Лукою Евангелистом, здесь Петр, Алексей, Иона Чудотворцы. Разве вы не православные? Разве вы ни за что считаете? Страшно говорить это, страшно и писать. Зачем много писать о головах своих, когда веру христианскую мы видим переменяемую в латинство, и церквей Божиих разорение. А из вас никто и не думает того, что и с вами то же будет. Пощадите нас бедных и душами и телами, к концу гибели пришедших, станьте с нами заодно против врагов креста Христова. Пошлите нашу грамоту во все города, чтобы всем была известна наша погибель конечная. Поверьте, что не многие из нас идут вслед за изменниками Салтыковым и Андроновым. У нас милость Божия, Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, да святейший Гермоген патриарх, как истинный пастырь, душу свою полагающий за веру христианскую. Ему все православные следуют, хотя и не восстают явно…»

    Настоятель Нижегородского Печерского монастыря архимандрит Феодосий, протопоп Спасо-Преображенского собора Савва Евфимьев[77] и другие служители Православной Церкви в храмах Нижнего Новгорода учили народ твердо и крепко стоять за веру Православную, не поддаваться чужеземной власти. Именно на это и давал в своей грамоте Патриарх Гермоген благословение нижегородским «архимандритам, и игуменам, и протопопам, и всему Святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским и всему миру».

    После получения грамоты нижегородские воеводы Андрей Алябьев и князь Александр Репнин созвали к себе на воеводский двор старейшин города. Среди них приглашены были и архимандрит Феодосий, и протопоп Савва Евфимьев, другие попы, диаконы, а также дворяне, боярские дети, посадские старосты.

    В числе старост посадских был и Косма Минин, который сказал: «Грамоту, присланную из Троице-Сергиева монастыря, нужно прочесть в храмах, всему народу. Мне же было видение, в котором явился Преподобный Сергий со словами: “Разбуди спящих”».

    На другой день большой колокол собрал нижегородцев в Спасский собор Кремля, где после завершения обедни протопоп Савва Евфимьев с амвона обратился к народу.

    Здесь необходимо подробнее сказать о Савве Евфимьеве, первейшем сподвижнике Минина и Пожарского в деле нижегородского патриотического движения. О жизни протопопа Саввы мало что известно. Полагают, что некоторое время он служил в нижегородской церкви Свв. Космы и Дамиана в Старом остроге на берегу Оки. В 1604 году, когда Савва стал настоятелем Спасо-Преображенского собора в Нижегородском кремле, к нему отошел по государевой грамоте двор прежнего соборного протопопа Василия, «с огородом и садом»[78]. В августе 1606 года настоятель Савва с причтом Спасского собора получил от царя Василия Иоанновича Шуйского жалованную грамоту, в которой определялись владения, права и жалование соборного духовенства. По этой грамоте нижегородскому священству вменялось в обязанность «Спасского протопопа Саввы слушати, на собор по воскресеньям к молебнам и по праздникам к церквам приходити». За ослушание Савва мог налагать на игуменов и священников денежные штрафы и даже, в случае необходимости, «сажати в тюрьму на неделю»[79]. Таким образом, протопопу Савве принадлежало первенство в духовенстве всего Нижнего Новгорода. В равном с ним положении был лишь не подчиненный ему архимандрит Нижегородского Печерского монастыря. Протопоп Савва известен как златописец. До XX века сохранялось в Печерском Вознесенском монастыре принадлежавшее Савве Четвероевангелие, листы которого были искусно расписаны цветами и травами. Золотом исполнена запись: «Лета 7133 (1625), апреля в 15 день, сия книга Евангелие тетро (четыре) писано золотом, травы разные краски, Евангелисты и Симеон (Столпник) писаны в лицах радением Нижнего Новаграда Спасского протопопа Савы Евфимьева»[80].

    В Спасо-Преображенском соборе (постройки 1352 года) была богатая библиотека. Знавший толк в книгах, Савва пользовался уважением как мудрый, начитанный, а также великодушный и отзывчивый человек. Имея большое влияние на прихожан и занимая виднейшее место среди священнослужителей города, он был весьма заметен и в патриотическом движении Нижнего Новгорода, стоял среди его руководителей, первым оказал поддержку Минину. Впоследствии Савва Евфимьев не только участвовал в избрании царя Михаила Феодоровича в числе выборных от Нижнего людей, но и поехал затем из Москвы навстречу государю — «его царские очи видети». За личные заслуги в деле Нижегородского ополчения Савве дано было в собственность в Нижегородском кремле, у Спасского собора, «государево дворовое место», рядом с таким же «государевым двором», пожалованным Косме Минину. Подобным отличием никто в Нижнем Новгороде не был почтен, кроме Саввы и Космы[81].

    Если в Минине в начале движения за освобождение Москвы и России нашла своего вождя тяглая, посадская масса населения, то протопоп Савва оказался выразителем высших слоев нижегородского общества. Савва стоит впереди всей массы нижегородцев, его речью начинается официальная история нижегородской рати, его благословение и молитвы осеняют самое возникновение подвига[82].

    Торжественно, колокольным звоном, с великой честью встречал протопоп Савва вместе со всем народом князя Дмитрия Пожарского в Нижегородском Спасском соборе. Деятельное участие принимал Савва и в прочих делах ополчения. Когда вышло некоторое осложнение отношений с Казанью, он в составе посольства поехал туда, чтобы выяснить недоразумение. Скончался Савва Евфимьев около 1625 года. Преемником его стал протопоп Владимир, который вместе с другим священнослужителем собора, подписали завещание вдовы Минина Татьяны Семеновны о передаче ее имущества – две лавки на Нижнем базаре, полученных ею от нижегородских торговцев Чапуриных, - соборному духовнику.

    Итак, на общей сходке 9 сентября 1611 г. со скорбью в голосе обратился в Спасском соборе к нижегородцам Савва Евфимьев: «Увы нам, господие чада мои и братие, увы нам; се бо приидоша дни конечныя погибели; погибает Московское Государство, и вера Православная гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в нечестивом совете своем умыслили Московское Государство раззорити и непорочную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити! И кто не восплачет зде, братие, кто же не источит источницы слезны от очей своих? Грехов ради наших попущает Господь врагом нашим возноситися! Увы нам, братие мои и чада, благокрасный бо град-Москву оные еретики до основания раззорили и людей его всеядному огню предали. Что сотворим, братие, и что возглаголем? Не утвердимся ли в соединении, и не станем ли до смерти стояти за веру Христианскую, чисту и непорочну, и за Святую Соборную и Апостольскую Церковь… и за многоцелебные мощи Московских Чудотворцев? Се же и грамота просительная властей Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря»[83].

    Минину было легче говорить после вдохновенных слов своего сподвижника протопопа Саввы. Народ вышел из собора[84] и столпился возле церкви. Точный текст речи Минина не дошел до нашего времени (он имеется лишь в летописном изложении). Но мы можем представить себе, как Косма Минин, человек, обладавший даром слова и умевший убеждать, сняв шапку, собрал всю свою волю и обратился к народу. Он увидел сотни глаз, устремленных на него. Голос его крепчал и далеко разносился над головами.

    «Люди нижегородские! — натужным голосом закричал Минин. — Не обессудьте, что в будний день велел звонить в колокола, что созвал вас, да сроки не терпят. Вы видите конечную гибель русских людей. Видите, какой позор несут русскому народу поляки. Не всё ли ими до конца опозорено и обругано? Где бесчисленное множество детей в наших городах и селах? Не все ли они лютыми и горькими смертями скончались, без милости пострадали и в плен уведены? Враги не пощадили престарелых возрастом… Проникнитесь же сознанием видимой нашей гибели, чтобы нас самих не постигла такая же участь… Без всякого мешканья надо поспешать к Москве… Если нам похотеть помочь государству, то не пожалеем животов наших, да не только животов… дворы свои продадим, жен и детей заложим, чтобы спасти Отечество[85]. Дело великое, но совершим его. Я знаю — как только мы на это поднимемся, другие города к нам пристанут, и избавимся от чужеземцев…»

    После речи своей Минин вынес принадлежавший ему ларец, окованный железом, и первым объявил: «Вот моя доля. Все, что скопил, отдаю на рать». Ни один человек не возразил против того, чтобы внести в общую казну денежный или вещественный взнос «на строение ратных людей»[86]. Население не только Нижнего Новгорода, но и других городов отдавало на ополчение от 1/5 до 1/3 своих доходов. Каждый, записавшийся в ополчение, получал годовое жалование в сумме 15 рублей. Затем ополченцев разбивали по статьям. Каждый получал в зависимости от статьи. В Нижний Новгород потянулись не только русские, но и татарские, мордовские и черемисские князьки. Поэтому перед походом в Ярославль Минин имел возможность выдать ратникам жалование по трем статьям: по 30, 45 и 40 рублей казакам, дворянам, стрельцам.

    Минин начал собирать средства для снаряжения нижегородской рати прежде всего среди людей своего сословия, своих единомышленников. Приступая к задуманному делу, он выступал на народных сходках, где отвечал на вопросы — как собирать ополчение и где взять казну. При этом он говорил: «Я, убогий, с товарищами своими, всех нас здесь 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей… Так же и вы сделайте» (то есть начинайте собирать средства на рать среди своих)[87].

    Часть денег была получена от иногородних купцов Строгановых, торговавших в Нижнем Новгороде, в количестве 4660 рублей. Богатые купцы Никитовы, Лыткины, Дощенниковы передали Минину несколько тысяч рублей. Тогда начался более широкий сбор средств для ополчения. Люди несли, кто сколько мог. Одна вдова отдала 10000 рублей. По окончании начальных сборов казны, в Мугреево прибыли послы Кузьмы Минина во главе с архимандритом Нижегородского Печерского монастыря Феодосием, дворянином Жданом Петровичем Болтиным и посадскими выборными людьми. Они просили Пожарского принять военное руководство собранной ратью. Первое посольство потерпело неудачу. В след за ним к Пожарскому приезжал сам Минин. Дмитрий Михайлович согласился принять руководство, когда с той же просьбой прибыл из Нижнего Новгорода воевода Андрей Семенович Алябьев. Пожарский сказал при этом: «Рад пострадать за Православную веру до смерти, а вы изберите из посадских людей такого человека, чтоб ему в мочь (чтоб он мог) и за обычай было со мною быть у нашего великого дела — ведал бы он казну на жалованье ратным людям»[88].

    По слову историка С. Ф. Платонова, в этот период над измученною страной господствовали две власти, желавшие стать правящими безраздельно, — польская и казачья. Первая, оккупировавшая столицу, действовала именем польского монарха Сигизмунда и его сына Владислава, в котором шляхтичи желали видеть «русского царя». Вторая действовала именем «Совета всея земли» (это был орган еще Первого ополчения, хотя после смерти П. Ляпунова земское устройство, созданное им, распалось). Вторая власть еще держалась казаками, «казачьими таборами», бывшей подмосковной ратью. Ни та, ни другая не были желательны России — ни власть тех, кто изменил отечеству ради обещанных Сигизмундом наград, ни господство тех, кто связался с казачьей вольницей и отстал от прежнего общественного порядка. Но никто в разоренной России не мог указать, где искать третьей — законной — власти. Ее надобно было создать. А кто мог ее создать, когда общество распалось, рассыпалось на отдельные города и волости? И все же основа такой власти была заложена в Нижнем Новгороде, где был создан свой «Совет всея земли», в противовес подмосковному. В него вошли представители городов — участников нового ополченческого движения.

    Во главе этого правительства встали также выборные представители — Минин и Пожарский. От имени «Совета всея земли» Пожарский назначал воевод, рассылал грамоты, призывая в Нижегородское ополчение ратных людей — добровольцев из других мест. Косма Минин, с которым князь Пожарский действовал всё время в полном согласии, был выбран «миром» в казначеи ополчения и, кроме того, с начала и до победного конца похода выступал в звании «выборного человека всею землею». Во многом благодаря действиям Минина Нижний Новгород в те времена ни разу не был захвачен антиправительственными войсками.

    Город приобретал вид военного лагеря. Крепкие стены Нижегородского Кремля, связь с другими городами и ратниками князя Федора Шереметева, стоящим в Свияжске, Нижний окончательно стал центром начавшегося движения против захватчиков. Со всех концов в Нижний прибывали служилые дворяне, казаки, стрельцы, другой люд, желавший участвовать в ратном деле. На Ковалихе и за Дмитровскими воротами ковали оружие и доспехи, на Зелейном дворе готовили порох, на Нижнем посаде шили одежду для ополченцев. Минин заботился о приобретении достаточного количества железа, меди, олова, древесного угля и прочих запасов. У Благовещенской слободы был устроен пушечный двор, где к началу выступления ополчения из Нижнего Новгорода отлили первые пушки.

    Ядро Нижегородского ополчения составили ополченцы-нижегородцы.

    Затем первыми на зов Минина пришли в Нижний Новгород коломенские и рязанские ратники, которые, как мы знаем, еще в начале 1611 года под руководством князя Дмитрия Пожарского освободили казаков Прокопия Ляпунова, осажденных в Пронске отрядами днепровских (запорожских) казаков и черкесов.

    За ними в конце октября подошли дорогобужские и вяземские ратники-дворяне во главе с Дмитрием Пожарским, которых князь Пожарский еще прежде наделил землями на Владимирщине, в районе древнего городка Ярополча.

    Наконец, в январе 1612 года в Нижний Новгород прибыли смоленские ратники. В дальнейшем мы увидим отряды этих ратников-смолян, прикрывающими Никитские ворота во время боев в Москве, — под названием «украинские отряды». (Города, расположенные на Смоленщине и смежные с ними, тогда назывались украинскими, или окраинскими).

    В конце февраля 1612 года ополчение двинулось по правому берегу Волги, на Балахну, где ратники были встречены жителями с радостью. Был великий пост, 23 февраля. Местные жители встретили Пожарского в воротах крепости. Воевод и дворян поместили в осадных дворах, в крепости, прочих ратных людей устроили на ночлег на посаде. Там же к ополчению присоединился отряд Матвея Плещеева, и ратникам-ополченцам выдали положенное жалование. Далее пошли через Пурех, Юрьевец. Еще в начале 1609 г. Лисовский напал на Юрьевец. Однако жители городка заранее готовились к этой беде и скрылись на луговой стороне Волги. По приходе из Нижнего Пожарского часть мужского населения влилась в ополчение. Следующим городом на пути ополчения была Решма, откуда ополчение пришло в Кинешму, о которой будет сказано выше. В Плесе к Пожарскому пришли костромичи и предупредили его о том, что костромской воевода Иоанн Петрович Шереметев не хочет пустить ополчение в город. Узнав о Нижегородском ополчении и восстании приволжских городов, Московская боярская дума в январе 1612 г. прислала в Кострому грамоту – быть верной королевичу Владиславу. Поэтому Иоанн Шереметев и не хотел пускать нижегородских ополченцев в город. Но этот призыв не нашел большой поддержки в городе.

    Ополчение остановилось на посаде, а в самом городе началось волнение. За свое упорство воевода Шереметев едва не поплатился жизнью. Его спас Пожарский. По просьбе костромичей, посоветовавшись с Мининым, Пожарский снял Шереметева с воеводства и последний ушел в Ярославль. Воеводой в Костроме Пожарский назначил кн. Романа Гагарина.

    Челобитчики из Суздаля пришли в Кострому и просили Пожарского послать к ним ратных людей для защиты от казацких атаманов Андрея и Иоанна Просовецких. Он послал туда князя воеводу Романа Петровича Пожарского с отрядом Нижегородских и Балахонских стрельцов. Получив и в Костроме «на подмогу многую Казну», ополчение направилось в Ярославль и пришло туда еще «по зимнему пути», так и не дождавшись ратников из Казани благодаря Никонору Шульгину[89].

    Таким образом, основу Нижегородского ополчения составляли нижегородские, коломенские, рязанские, смоленские, вяземские, дорогобужские отряды, частично входившие и в Первое ополчение. Отметим здесь, что смоленские дворяне пришли в Нижний Новгород из Арзамаса, где желали поначалу поселиться, так как потеряли у себя на Смоленщине поместья, разоренные поляками. Арзамасцами смоляне встречены были недружелюбно[90], и 19 января отряд смолян прибыл в Нижний, чтобы влиться в общую ополченческую рать.

    Надо сказать, что некоторые историки (в частности, Н. Ф. Филатов[91]) в своих трудах придают излишнюю значимость факту пополнения смоленским отрядом Нижегородского ополчения, выдавая это событие чуть ли не за решающее в деле собирания рати. Вероятно, это заблуждение происходит благодаря «Повести о победах Московского государства», написанной неизвестным автором в 1620-х годах — по всей видимости, смолянином. В «Повести…» именно отряду смолян (очевидно, соотечественников автора) отводится значительная роль. Однако уже известные наши российские историки С. М. Соловьев, А. Д. Нечволодов в своих обширных трудах не придавали приходу смоленских дворян в нижегородскую рать сколько-нибудь важного, а тем более определяющего значения. Эту точку зрения разделяет большинство современных нижегородских историков и краеведов.

    Известно, что нижегородцы встретили воинство смолян с честью, со святыми иконами и хоругвями, предложив объединиться в одну силу, под единым руководством. Согласившимся смолянам было выдано обычное, положенное служилым людям жалование, как и всем нижегородским ратникам (по трем статьям, смотря по их дворянской чести). Как уже было сказано выше, ополчение двинулось из Нижнего Новгорода по берегу Волги к Ярославлю в конце февраля. Смоляне прибыли 6 (19) января. Ясно, что всего лишь за месяц до отправления в поход Нижегородское ополчение не могло бы организовать собственную финансовую и материальную базу и стать самостоятельной боевой силой. Данные о численности Нижегородского ополчения, вышедшего из Нижнего Новгорода значительно расходятся. Одни указывают, что оно состояло от трех до пяти тысяч человек. П.Г.Любимов пишет о трех тысячах специально обученных военных людей, не считая добровольцев и даточных людей[92]. По более уточненным данным в ополчении находилось 3500 стрельцов и тысяча всадников. По пути вливались новые добровольческие силы. В начале апреля 1612 года ополченцы вступили в Ярославль.

    Главной святыней Нижегородского ополчения являлась Казанская икона Божией Матери. В сердцах и умах тысяч ратников была готовность отдать себя для спасения Отечества, а если нужно — и сложить в битве свои головы. Никто не мог предугадать, чем кончится начатое дело. Минин и Пожарский, будучи глубоко верующими людьми, много и усердно молившимися по обычаю тех времен, понимали, что без помощи Бога и Заступницы России — Божией Матери, Девы Марии — они не в силах будут одолеть врагов.

    Здесь, в Ярославле, Минин и Пожарский приступили к окончательному обустройству народной рати и создали стройную военную организацию. Пехоту и конницу учили тесному взаимодействию в бою. До этого питались каждый по себе. Пожарский вводит общее питание из котла. Он требовал: «Стоять за истину всем безызменно, быть во всем послушным и не противиться им ни в чем». Было налажено производство копий, бердышей, рогатин и доспехов. В Ярославле окончательно оформилось «земское правительство», образованное в Нижнем Новгороде, то есть «Совет всея земли». При правительстве были созданы органы управления — приказы: Разрядный, Поместный, Посольский, Дворцовый и другие. Войску требовалось многое — боевые припасы, продовольствие, кони. По мнению Космы Минина, главными на тот момент были не военные, а экономические и организационные задачи. Необходимо было собрать достаточные средства для войны и победы. В Ярославле это оказалось нелегким делом. Минин понимал, что ярославские купцы могут возмутиться новыми обложениями, рассориться с ним (так как первый взнос они дали еще в Нижнем Новгороде), но решил идти до конца. Собравшись в земской избе, самые богатые люди Ярославля едва ли не учинили расправу над Мининым. Среди них был весьма зажиточный ярославский купец и земский староста Григорий Леонтьевич Никитников, который никак не хотел подчиниться Минину. Его поддерживали и другие богатые люди — Степан Лыткин и Надей Светешников. Поначалу Минин по-доброму убеждал купцов, а когда это не помогло, распорядился взять их под стражу и отвести к Пожарскому. Суровость и непреклонность Минина дали плоды. Никитников признал свою неправоту. Он и другие вынуждены были внести необходимые средства для ополченческой казны. Помимо этого, в Ярославль пришла для ополчения крупная денежная помощь от Соловецкой обители, и служилые люди, прибывшие в город, получили денежное жалование.

    В Ярославле Минин обзавелся собственной печатью как «Выборный всею землею человек». Пожарский теперь именовался «Воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарково-Стародубский».

    В период нахождения отрядов Нижегородского ополчения в Ярославле Минин и Пожарский вели переговоры с Австрией, стремясь на это время обезопасить северо-восток России, так как монархические круги Австрии, как и Швеции, надеялись, что русским царем будет избран один из представителей их династии. В результате этих переговоров Польша оказалась на какое-то время изолирована от вероятных союзников.

    Пожарский соблюдал великую осторожность, не доверяя казакам Подмосковья, и не раз задерживался в пути, посылая в разные стороны отряды, чтобы разбить поляков и литовцев, засевших в разных городах и селах. Часть ратников с Городца через Мыт и Холуй сделали петлю к городам и селам на берегах рек Тезы, Луха, Уводи. Почти во всех этих местах были поляки, и Пожарский рассчитывал на чувство мести у населения, которое пострадало от врагов. В Ярославле он простоял почти четыре месяца, и его обвиняли в медлительности.

    Нижегородское ополчение во главе с Мининым и Пожарским 27 июля 1612 г. выступило из Ярославля, имея в своих рядах, вместе с татарским отрядом из Касимова, около десяти тысяч человек.

    Перед походом отслужили молебен в Спасской церкви у раки со святыми мощами св. князя Феодора Ростиславича и сыновей его Давида и Константина. Благословение на одоление врагов получили у митрополита Ростовского и Ярославского Кирилла (Завидова), который в Ярославле был миротворцем и гасителем ссор между воеводами. Воины, встав на колени, взирали на поднятую на руки Казанскую икону Божией Матери. Священный образ Богородицы помогал ополченцам по-своему — укреплял их дух и веру. По мысли древних духовидцев, икона всегда являлась выразителем духовности в красках, ее язык — это язык Духа, язык молитвы.

    Тем временем Москву оставлял со своим воинством Александр Корвин Гонсевский. Не с пустыми руками покидал он русскую столицу. Польский гетман вывез из царских палат драгоценности и реликвии, среди которых были древние дорогие щиты и доспехи, золотые иконные оклады в самоцветах, резной царский посох, ковры, стулья из царских покоев, меха, сосуды, литая серебряная печать царя Шуйского, царские венцы Феодора Иоанновича, Бориса Годунова и Лжедмитрия II и многое другое. Все это богатство Гонсевский не имел права вывозить из Москвы — по договору с боярами. Он сделал это вероломно, по-разбойничьи, по-воровски.

    Вместо войска Гонсевского Московский кремль занял отряд польского полковника Николая Струся. Узнав об организации нового ополчения, Струсь обратился к королю Сигизмунду с просьбой о подкреплении. Сигизмунд выделил из вооруженных сил Польши и Литвы войско численностью около двенадцати тысяч человек. Новый отряд под командованием опытного литовского гетмана Яна-Карла Ходкевича расположился недалеко от Москвы.

    По дороге в столицу, накануне главных сражений, Дмитрий Михайлович Пожарский заехал в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь, чтобы почтить память родителей, нашедших там упокоение. Затем Пожарский и Минин побывали в Борисоглебском монастыре, что под Ростовом Великим, где подвизался старец-затворник Иринарх († 1616, причислен к лику святых). От него оба получили благословение на освобождение Москвы и крест — как духовное пособие в битвах.

    К Троице-Сергиевой обители отряды Нижегородского ополчения подошли 14 августа 1612 года. Здесь ратники стояли около четырех дней, до получения тревожных известий о том, что отряд Ходкевича двинулся к Москве.

    За эти дни в монастыре Минин сблизился с архимандритом Дионисием, ведя с ним доверительные искренние беседы. Дионисий был мягок сердцем, но тверд духом, благонравен, кроток, с ним легко было на душе. Всего лишь полгода назад монастырь освободился от длительной осады войск Сапеги, и повсюду еще видны были следы недавних боев. Лампады перед святыми мощами преподобного Сергия Радонежского враги не смогли погасить, и ворота древней монашеской обители не удалось им закрыть навсегда. Не гасли лампады и в августе 1612-го, и люди непрестанно молились о сохранении веры Православной, о победе и будущем мире в родном Отечестве. Горящие лампады перед иконами — символ веры народа и высоты его духа.

    В день 18 августа иноки Троице-Сергиевой обители с иконами Живоначальной Троицы, преподобного Сергия и других святых провожали ополченцев и каждого кропили святой водою, со словами: «С тобою Бог и великий Чудотворец Сергий на помощь, не посрами веру Православную, не посрами землю Русскую». Последними подошли к архимандриту за благословением Косма Минин и Дмитрий Пожарский.

    Отряды Второго ополчения приблизились к Москве. Надо отметить, что от казаков Трубецкого к Минину и Пожарскому в то же время прибыли послы с предложением соединиться и действовать сообща против Ходкевича (но под командованием Трубецкого). Честолюбивые замыслы атамана были разгаданы, и предложение его было отвергнуто.

    Польские войска тем временем также подступили к русской столице. Это требовало от командования ополчения решительных действий. Еще в конце июля князем Пожарским был выслан к Москве отряд в пятьсот человек, во главе с воеводой Дмитриевым и его помощником Левашовым, чтобы они встали у Петровских ворот (в башне стены Белого города). Другой отряд, численностью в семьсот всадников, под командованием воеводы Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты и дьяка Семена Самсонова, Пожарский направил 3 августа под стены Белого города, к Тверским, Покровским и Никитским воротам. Отряды начали немедленно строить укрепленные острожки и рыть окопы. Вскоре, также спешно, Пожарским был послан вперед отряд князя Василия Иоанновича Туренина, с задачей расположиться у Чертольских ворот (ныне Пречистенских) и не давать возможности соединиться польскому гарнизону в Кремле с отрядами полковника Николая Струся и спешившего на подмогу гетмана Ходкевича.

    Вслед за воинством князя Туренина к русской столице стали подходить все основные силы Второго ополчения. Переночевав на берегу реки Яузы, армия Пожарского и Минина утром 20 августа выступила на Москву, стремясь занять ее западную часть и преградить Ходкевичу путь в Кремль. Казачий лагерь сначала находился за Яузой, в стороне от большой Смоленской дороги. Князь Трубецкой предложил Пожарскому остановиться в обжитом казацком стане, в Заяузье. Получив отказ, атаман передвинул свои войска подальше, в район Крымского брода. Выше уже говорилось, что казаки Заруцкого и Трубецкого прежде успели присягнуть новому самозванцу Исидору, очередному Лжедмитрию, объявившему себя в Пскове «царем Дмитрием Иоанновичем». Пожарский и Минин имели все основания считать неустойчивые казацкие отряды и, главное, их командиров ненадежными соратниками для спасения России. Было решено ополченческую рать с подмосковной не смешивать, держаться отдельными станами, но биться вместе, по договоренности.

    Итак, на подходах к Москве князь Пожарский расположил своих ополченцев у стен Белого города, по Земляному валу. На левом фланге, у Чертольских ворот, к Москве-реке стояли войска князя Туренина. Правый фланг, у Петровских ворот, прикрывал отряд Дмитриева и Левашова. Между ними, у Тверских ворот, находился отряд Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты и Самсонова. Никитские ворота прикрывали украинские (смоленские) отряды. Главные силы под командованием Дмитрия Михайловича Пожарского, Космы Минина и воеводы Никиты Андреевича Хованского расположились в самом ответственном месте — у Арбатских ворот.

    Разведка ополченцев донесла, что Ходкевич 21 августа выступил из села Вяземы и остановился на Поклонной горе. Пожарский понял замысел врага, состоявший в том, чтобы, во что бы то ни стало опередить ополченцев, пробраться в Кремль через Чертольские ворота, усилить польский гарнизон Кремля, снабдив его продовольствием и давая, таким образом, возможность продержаться до прихода в Москву большого войска короля Сигизмунда. Положение ополченцев Пожарского было крайне тяжелым. Предстояло одновременно вести бои с наступавшим Ходкевичем и одновременно с тыла, с кремлевских стен, отражать удары вражеского гарнизона Струся, засевшего в Кремле.

    Надо сказать, что гетман Ходкевич был талантливым полководцем и обладал великим упорством. Именно ему было поручено руководить осадой Смоленска. Он осаждал и Псково-Печерский монастырь. К сражению под Москвой гетман готовился заранее, собирая лучшие воинские силы. В Польше Ходкевич почитался как национальный герой и примерный католик. Его отряды подкреплялись черкесами во главе с казацким атаманом Александром Зборовским († 1621). Заодно с ним действовали в Кремле три тысячи поляков и литовцев под началом Николая Струся и сапегинского полковника Иосифа Будилы. Всего в войсках захватчиков под Москвою и в самой столице насчитывалось до пятнадцати тысяч человек.

    мало кто мог заснуть в ту ночь, накануне решающего сражения. В лагере ополченцев от костра к костру переходили священники, благословляя воинство. Рать готовилась к сражению, как делу, освященному свыше[93].

    22 августа, в субботу, на рассвете отряды Ходкевича переправились через Москву-реку, к Новодевичьему монастырю. Гетман рассчитывал нанести свой главный удар у Чертольских ворот, как и предполагал Пожарский.

    Сражение началось с рассветом дня. Имея численное превосходство в силах, Ходкевич решил ударом отборной конницы сломить сопротивление воинства Пожарского и соединиться с кремлевским гарнизоном. И как только поляки двинулись на ополченцев, со стен Кремля грянули пушки, подавая знак Ходкевичу — гарнизон готов к вылазке.

    Навстречу польской коннице князь Пожарский выдвинул свой конный отряд. Таким образом, начало сражения происходило где-то в районе между Новодевичьим монастырем и Деревянным городом. Несколько часов шла битва, и конца ей не было. Около двух часов дня гетман Ходкевич ввел в бой пехоту. В сражение втянулись все вооруженные силы с обеих сторон. Противник потеснил отряды Пожарского к Земляному валу. Тогда князь приказал русской коннице спешиться, и ополченцы начали биться с врагом врукопашную. На втором этапе сражения Ходкевич нанес сильный удар по левому крылу русских войск, прижав их к берегу Москвы-реки. С обеих сторон бой вела пехота.

    Наступал критический час сражения. Полковник Струсь у стен Белого города решил нанести удар с тыла, из Кремля, по Чертольским воротам, чтобы соединиться с войсками гетмана Ходкевича. Тем временем князь Трубецкой, имея около пятисот ратников, выделенных ему Пожарским для защиты Чертольских ворот, в бездействии продолжал стоять за рекою, в районе Крымского двора, не оказывая никакой помощи[94]. Историк Василий Татищев пишет, что казаки смотрели из-за реки, смеялись и поносили Пожарского.

    По слову летописца «Повести о победах Московского государства», Косма Минин, видя это бездействие и даже ненависть русских людей из боярского войска князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, и вооружившись силой ума, решил действовать сам. Он стал ездить по берегу Москвы-реки, со слезами взывая к тем, кто не желал помочь ополченцам: «О братья, христианский народ! Видите великую помощь Божию православному и Богом собранному воинству и победы над врагами и разорителями Православной веры и святых церквей, над поляками. А вы, бездействуя, какую честь себе получите и какую славу обретете, единоверным помочь не желая и Божиему делу послужить, а вражде-злобе служа? Ныне ведь от единоверных отлучаетесь! Впредь к кому за защитой обратитесь и от кого помощи дождетесь, презрев эту помощь Божию православным христианам против врагов Московского государства?» Многие еще слова произнес Минин, взывая к ратникам и казакам, стоявшим в войске Дмитрия Трубецкого, и зажег в них яркую свечу желания помочь своим: не выдержав, самовольно, без приказа ратники устремились к переправе и присоединились к ополченцам — против Струся. За ними ринулись люди из казаков, крикнув Трубецкому: «Для чего не помогаешь погибающим? Из-за вашей (воеводской) нелюбви только пагуба творится и Государству, и ратным».

    Без команды и разрешения Трубецкого из его войска двинулись через реку, на подмогу Пожарскому, четыре казацкие сотни атаманов Филата Межакова, Афанасия Коломны, Дружины Романова, Макария Козлова. В ожесточенный бой бросился и отряд костромичей во главе с Федором Ремнем. С такой поддержкой удар конных сотен Пожарского во фланг противнику решил исход сражения.

    Нападение поляков из Кремля было отбито с большими для них потерями, причем не только убитыми, но и утратой полковых знамен. Неудачно закончилась вражеская вылазка и в районе Водяных ворот[95]. В последующие дни осажденные уже не решались на боевые вылазки.

    Существует предание, что в битве около стен Кремля, у Каменного моста, погиб смертью героя племянник Космы Минина — богатырь Фотин Сремкин, которому было двадцать три года. Когда Сремкин пал, Минин подошел к нему, перекрестил его и промолвил: «Благо тебе, потому что ты умер за веру Православную».

    Сражение 22 августа закончилось для Ходкевича поражением, и он вынужден был отступить. Однако, несмотря на потери, гетман не оставлял намерения вновь прорываться в Кремль, чтобы оказать помощь гарнизону Струся. Ходкевич произвел перестановку сил. Сконцентрировав войско у Донского монастыря, он решил вести наступление на Кремль из Замоскворечья. Ночью, с 22 на 23 августа, шестьсот гайдуков с небольшим обозом с помощью изменника Григория Орлова двинулись вдоль Москвы-реки, в глубь Замоскворечья. Они миновали казачьи караулы Трубецкого, вышли к Георгиевской церкви, которая располагалась напротив Кремля. Гайдуки захватили острожек и небольшую территорию в Яндове, выбив оттуда врасплох застигнутых казаков Трубецкого. Князь Трубецкой не предпринял никаких противодействий к происшедшему, и это походило на предательство.

    Пожарский разгадал замысел Ходкевича и произвел собственную перегруппировку сил.

    Отряды Дмитриева и Пожарского-Лопаты были передвинуты к берегу Москвы-реки, за Калужские ворота. Оставались стоять отряды и у Петровских, Тверских и Никитских ворот. Главные силы ополчения Дмитрий Михайлович Пожарский расположил на левом берегу реки в районе Остоженки, около церкви Святого Илии Пророка Обыденного. Сам князь Пожарский — с пехотой, конницей и двумя пушками (одна треть ополчения) — встал на правом берегу Москвы-реки, в Замоскворечье, чтобы оказаться на пути вероятного наступления войск Х одкевича на Кремль. Отборные конные отряды ополченцев были выдвинуты вперед, за Земляной вал, в их задачу входило принять на себя первый удар воинства Ходкевича. На Земляном валу были установлены пушки ополчения. Часть войск также была выставлена впереди Земляного вала. Казаки Трубецкого заняли Климентовский острожек (теперь Пятницкая улица).

    День 23 августа 1612 года прошел в подготовке обеих сторон к решительной схватке. Гетман расположил свои обозы с продовольствием у церкви Св. великомученицы Екатерины.

    На рассвете 24 августа гетман Ходкевич перешел в наступление. Основные силы он сосредоточил на левом фланге, чтобы нанести удар по войскам Пожарского, прикрывавшим правый берег реки. Имея численное превосходство, польский гетман пустил в ход свою конницу, ударив по конному отряду Дмитрия Пожарского. Конные сотни Пожарского-Лопаты и Туренина, перемещенные за реку, бились с налетевшими ротами польской шляхты, но не могли сдерживать их натиск. Значение исхода сражения было слишком велико, и, не рассчитывая на казаков Трубецкого, Пожарский бросил в бой, на правый берег реки, свои основные силы. Гетман Ходкевич этого и добивался. Для него было легче биться с ополченцами, скученными в одном месте, и вести открытый бой. Трубецкой же почти не оказал сопротивления вражеской пехоте Граевского. Переправившись на левый берег реки и встав неподалеку от церкви Св. Никиты, казаки спокойно наблюдали за ходом битвы.

    После многочасового боя ополчение не выдержало мощного натиска польских рот и попятилось к Крымскому броду. Ливонская пехота, конница атамана Зборовского, казаки атамана Ширая, полк Невяровского все более теснили ополченческие отряды, и они в беспорядке бежали к реке. Князь Пожарский со своей конницей прилагал все усилия, чтобы задержать врага, но силы оказались не равными. Его оттеснили к переправе, и князь решил перебраться за реку, спасая поредевшие полки.

    Поляки продолжали наступать с двух сторон — от Серпуховских ворот (направляясь далее по Большой Ордынке) и со стороны Кремля, где находились войска Струся. Преградой им по пути в глубь Замоскворечья стал казацкий острожек — Климентовский, у католического собора Св. Климента. Поначалу после непродолжительной схватки поляки захватили острожек, выбив из него казаков, которые укрылись в канавах, бурьянах и рвах. Гетман, видя путь свободным, ввел в этот район обозы с продовольствием. Когда более четырех сот груженых повозок двинулись к Кремлю, казаки, укрывшиеся подле острожка, пробрались к голове обоза и открыли стрельбу. Им удалось ворваться в острожек и снова занять его. Однако продержаться долго они не смогли, не получив никакого подкрепления. Поляки повторно захватили острожек и окружили его пехотой. Дорога для продвижения вражеского обоза была открыта.

    На данный момент боя многие из ратников ополчения пришли в смятение. Всякое дальнейшее промедление могло стать судьбоносным для Отечества. Повторный захват поляками Климентовского острожка произвел гнетущее впечатление на ополченцев и казаков, а также на местное население. Тогда Пожарский принял решение: немедленно послать своих дворян для переговоров к казакам Трубецкого, чтобы объединиться для совместных действий.

    На переговоры отправился и келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Делегация от Пожарского встретила казаков недалеко от Климентовского острожка, и старец-монах с увещеваниями и слезами на глазах начал переговоры, первым делом поблагодарив казаков за то, что те первыми начали борьбу с захватчиками. Растроганные его речью, казаки воодушевились и обещали, что станут биться до победы, прося монаха Авраамия отправиться еще и в казачьи таборы, за поддержкой им.

    После этого ратники Пожарского и казаки Трубецкого начали действия единым фронтом. Их совместной контратакой противник был отброшен и зажат со всех сторон. Сражение, длительное и упорное, стоило противникам сотен жертв. (Архимандрит Дионисий, с его собственных слов, погребал в Климентовском острожке с братом Симоном около 660 человек русских). По словам летописца, в боях участвовали не только воины, но и местное население, включая женщин и детей. Так велико было стремление ополченцев и жителей Москвы не допустить в Кремль обозы — подкрепление польскому гарнизону.

    Климентовский острожек был вновь отбит у поляков. Бросив половину возов с провиантом, поляки в беспорядке отступили. Гетман Ходкевич опять не смог пробиться в Кремль. Но, потерпев неудачу в этом, Ходкевич вскоре нанес удар по русской пехоте, которая с двумя пушками защищала полуразрушенный земляной вал Деревянного города. Имея численное превосходство, поляки захватили значительную часть Земляного города[96], заставив Пожарского отойти к Москве-реке. Дальше им продвинуться не удалось. Русская пехота залегла в окопы, ямы и другие естественные укрытия с твердым намерением не пропустить врага. Наступила пауза. В Москве не стало слышно выстрелов. Однако исход битвы еще не был решен. Воспользовавшись замешательством противника, Минин и Пожарский создали ударный «кулак», большей частью из ополченцев, не участвовавших в бою в тот день, и выдвинули его в район северного Замоскворечья.

    Кроме того, Мининым и Пожарским вновь послан был в стан Трубецкого келарь Авраамий Палицын, чтобы тот убедил казаков поддержать готовившийся контрудар. Умная речь Авраамия повлияла на казаков, и большинство из них потребовали от Трубецкого переправить войска в Замоскворечье. По словам летописца, казаки заявили: «Пойдем и не воротимся назад, пока не истребим врагов вконец»[97]. Сам Трубецкой, получивший титул боярина от «тушинского вора», не очень желал действовать заодно со стольником Пожарским.

    День клонился к вечеру, начинало темнеть, но перелома в какую-либо сторону не было. В шатер Дмитрия Михайловича Пожарского, расположенный на Остоженке, около церкви Св. Илии Пророка, вошел Минин. Он понимал исключительность наступившего момента.

    По слову историка, Косма Минин, как гений-хранитель Отечества, не теряя самообладания и воли, воодушевлял полки бескорыстной любовью к родине[98]. Его отвага зажигала других. В боях Минин появлялся в наиболее опасных местах и руководил сражением. «Неискусен воинским стремлением, но смел дерзновением в бою», — охарактеризовал его летописец.

    Косма видел, что гетман растратил свои резервы, а в районе Крымского двора у противника имеется лишь небольшой заслон. Обратившись к Пожарскому, Минин потребовал у него ратных людей, чтобы нанести удар по врагу. «Бери, кого хочешь», — отвечал Пожарский. Едва казаки заняли позиции в Замоскворечье, русские ополченцы перешли в решительное наступление. Сигналом к наступлению послужила стремительная атака во главе с Мининым. Произошло это, предположительно, следующим образом. После тяжелого боя и поляки нуждались в отдыхе, они сидели у разведенных костров. Свежего резерва, как уже говорилось выше, у гетмана не было. Минин, получив от Пожарского три сотни воинов-дворян и отряд ротмистра Павла Хмелевского, скрытно, под покровом наступающей темноты, переправился через Москву-реку, напротив Крымского двора. Призвав на помощь преподобного Сергия, сходу, стремительно ударил он по двум гетманским ротам. Внезапность нападения и смелость русских ратников во главе с Мининым решили исход дня и всего сражения. Противник, не успевая оказать сопротивления, бросился бежать. Косма Минин был ранен, и его вынесли на руках с поля боя.

    Воспользовавшись замешательством врага, русская пехота и спешившиеся конники во главе с Пожарским вышли из укрытий и нанесли удар по левому флангу, главной группировке Ходкевича. На правый фланг поляков начали наступление казаки Трубецкого. Продовольственный обоз, стоявший на Ордынке, был окружен, его охрана перебита. Гетман, потеряв убитыми около пятисот человек, а также весь обоз с провиантом, вывел свои войска из района Земляного вала. Пожарский стал преследовать отступавшие войска Ходкевича. Растеряв артиллерию, польский гетман бежал с остатками войска к Донскому монастырю, где они напрасно простояли всю ночь, не покидая седел.

    Таким образом, третья попытка Ходкевича прорваться в Кремль была успешно отбита ратниками во главе с Мининым. Видя, что осажденные поляки уже не могут оказать ему помощи, гетман на рассвете 25 августа отошел к Воробьевым горам, а затем через Можайск удалился к литовской границе. Поляки, находившиеся в Кремле, с ужасом наблюдали уход войск Ходкевича, которому не удалось более вернуться в Москву. Впоследствии гетман успешно сражался против турок, затем в одном из боев был ранен и умер в замке польского города Хотин, расположенного на Днестре. (Точнее было бы сказать, древнего русского города, так как в XII—XIII веках город Хотин находился в составе Галицко-Волынского княжества, которое являлось окраиной Руси. В XIV веке Хотин попал под власть Литвы, затем Польши).

    Так закончилось сражение под Москвой, которое увенчалось разгромом польских захватчиков. Ополченцы победили тех, кто превосходил их вооружением и численностью. Минину и Пожарскому нелегко далась победа. Это не было просто везением или удачей: победила та сторона, которая обладала большей духовной силой и правдой. Обе стороны бились жестоко, до изнеможения. Но победа над великим гетманом литовским Яном Каролем Ходкевичем и его многочисленным войском могла быть достигнута только Промыслом Божиим, с помощью Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии[99].

    По слову Священного Писания: «В руце Господа власть над землею, и человека потребного Он в свое время воздвигнет на ней» (Сир. X, 4). Именно Божиим Промыслом и избран был такой человек, как Косма Минин. Жизнь и деятельность Минина, как и Дмитрия Пожарского, являются для нас нравственным примером на века.

    Окружив плотным кольцом Китай-город и Кремль, ополченцы начали их общую осаду. Осада затянулась на два месяца. Ратники забрасывали ядрами из осадных пушек гарнизон, засевший в Кремле. Поляки не хотели сдаваться. Уже томимые невыносимым голодом, но еще не понимая, что обречены, они надеялись на помощь короля Сигизмунда.

    15 сентября Пожарский послал осажденным грамоту с предложением сдаться во избежание кровопролития. «Сберегите головы ваши в целости,— писал Пожарский. — Жизнь будет сохранена вам. Я возьму это на свою душу и упрошу (согласиться на это) всех ратных. Которые из вас пожелают возвратиться в свои земли, тех отпустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государству, тех мы пожалуем по достоинству». Несмотря на подступавший страшный голод, осажденные поляки и слышать не хотели о мирных предложениях Пожарского. В ответ на его грамоту польские военачальники Будила и Стравинский прислали дерзкое письмо, где называли русских «бунтовщиками» (против польского королевича Владислава) и «ослами», которые «тем и обороняют себя, что в яме прячутся». «Мы не умрем с голоду, — писали они в своем ответе, — дожидаясь счастливого прибытия нашего государя-короля с сыном, светлейшим Владиславом, а дождавшись его с верными его подданными, которые честно сохранили ему верность, возложим на голову царя Владислава венец… Мы не закрываем от вас стен: берите их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите… Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп пашет землю, поп знает церковь, а Куземки[100] пусть занимаются своей торговлей — царству тогда лучше будет…» Гонор польских шляхтичей не знал предела.

    Когда выпал снег и осажденным уже не хватало сил подниматься на стены, им оставалось либо умирать от голода, либо начинать вести переговоры о сдаче. Ополченцы требовали безоговорочной капитуляции. Поляки выговаривали себе всяческие уступки. Осада слишком затянулась. 22 октября народ ударил в колокола, и возмущенные ополченцы и казаки, призвав на помощь Царицу Небесную, с иконой Казанской Божией Матери единым приступом захватили Китай-город. Часть гарнизона поляков, оставшихся в живых, перешла в Кремль.

    Три дня, начиная с 22 октября, ратники провели в посте и молитве перед образом Казанской Божией Матери. В ночь на 25 октября 1612 года святителю греку Арсению (архиепископ Элассонский, Архангельский и Тверской, † после 1625 г.), томившемуся в польском плену в Кремле, явился преподобный Сергий и сказал: «Молитвами Богоматери, и вашими, и нашими, суд об Отечестве преложен на милость. Завтра Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена».

    Таков был Божий Промысл о России. Что касается происходивших событий, то поляки, убедившись в бесполезности дальнейшей борьбы, вступили в переговоры о своей сдаче. Штурм Кремля на этот раз оказался практически не нужным, настолько слабы от голода были осажденные в нем[101]. 25 октября, спустя три дня после взятия Китай-города, был, наконец, подписан договор. В нем оговаривалось условие — сохранить пленным захватчикам жизнь, если бояре и окольничьи, которые были с ними, вернут в российскую казну государевы и земские ценности.

    Сдача гарнизона началась 27 октября. Ополченцы и казаки съехались у Каменного моста, против Троицких ворот Кремля, откуда должны были выходить осажденные. Пожарский принимал шедших из Кремля бояр, среди которых были Федор Мстиславский, Иван Романов, его племянник Михаил (будущий русский царь) с матушкой — инокиней Марфой, Борис Лыков, Федор Шереметев, Иван Воротынский. Остатки полков Будилы и Стравинского выходили в Белый город, сдаваясь ратникам Пожарского, полк Струся — в Китай-город, к казакам Трубецкого. Сам полковник Струсь желал сдаться в руки воеводам, опасаясь казачьей расправы. Все «кремлевские сидельцы» проходили через Ивановскую площадь, оставляя здесь оружие и награбленное добро, которые принимались Мининым. Позже, вопреки договору, казаки все-таки перебили попавших к ним плененных поляков. Уцелевших пленных (их было немало) по приказу Пожарского вскоре выслали в различные места — в Ярославль, Галич, что на территории у реки Унжи, и Ядрин. Группа поляков, в том числе Будила, Подбильский и Стравинский, была выслана в Нижний Новгород, Балахну (Пурех).

    Высокородный князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, оказавшись в Кремле, немедленно занял дворец Годунова и там барствовал, распустив своих казаков по городу. Минин и Пожарский, не коснувшись царских палат, скромно поселились на Арбате, в Воздвиженском монастыре. Вместе с земскими людьми они занялись подготовкой Собора для избрания царя, обустройства разоренного государства.

    27 октября город начали очищать от трупов и развалин, а 1 ноября состоялся многотысячный крестный ход по Москве. Казаки Трубецкого сошлись у храма Св. Иоанна Милостивого на Арбате, ополченцы Минина и Пожарского собрались за Покровскими воротами, возле церкви Казанской Богородицы. Подняв хоругви с ликом Спасителя, чудотворные иконы Казанской и Смоленской Божией Матери, с образом преподобного Сергия Радонежского, иконами московских святителей Петра, Алексия и Ионы, они дошли до Лобного места, где духовенством во главе с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием был отслужен благодарственный молебен.

    Во время торжественного шествия за духовенством шли войска. Из Фроловских ворот[102] выходили те, кто побывал в качестве пленников у поляков в осажденном Кремле. На крестном ходе все они, во главе с архиепископом Арсением, вошли в Кремль вместе с ратниками. В Успенском соборе была совершена Божественная литургия. Были пролиты слезы благодарения за избавление царствующего града от врагов. Праздничный колокольный звон разносился над Москвой с колоколен уцелевших храмов.

    Чтобы не угасала память о чудесном явлении Покрова Пресвятой Богородицы над нашим Отечеством в 1612 году, столь переломном для всей русской истории, было положено ежегодно 22 октября (4 ноября по новому стилю), в день взятия Китай-города, творить торжественное воспоминание о спасении Москвы от врагов заступлением Божией Матери — «ради Казанской иконы Ея». Поначалу, при царе Михаиле Феодоровиче, празднование совершалось только в Москве. Но в 1649 году, по случаю рождения наследника престола царевича Дмитрия Алексеевича[103], повелено было царем Алексеем Михайловичем праздновать день Казанской Божией Матери 22 октября «во всех городах, по вся годы». Праздник отмечали не как сугубо церковное, но как церковно-гражданское, национальное торжество[104].

    Сама чудотворная икона была первоначально помещена во Введенский храм на Лубянке, напротив дома князя Пожарского[105]. До 1636 года из Кремля в храм Введения Пресвятой Богородицы ежегодно совершался крестный ход[106].

    В дальнейшем Казанская икона Божьей Матери получила еще большее распространение. В XVII в. было написано много списков с этой иконы. Наряду с иконой Божьей Матери под названием Одигитрии, она считалась и считается «Державной заступницей» России и является одной из самых почитаемых икон. В свою приходскую церковь Введения на Сретенке князь Дмитрий Пожарский вместо Московского чудотворного образа вложил другую – Казанскую икону Богоматери. Казанский образ стал родовой святыней Пожарских. Он был необыкновенно дорог для Пожарского. Летописец отмечает: «Той же образ по повелению государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руссии и по благословению великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии украси многою утварию боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский по обету своему в лето 7133 году» (1625 г.).

    После кончины князя в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, где он был погребен, на помин его души вложили икону Казанской Божьей Матери в серебряном позолоченном чеканном окладе с драгоценными камнями и жемчугом[107].

    Был сохранен Казанский образ Божией Матери из Балахны – родины Космы (Кузьмы) Минина, который тогда же был помещен в нижегородском Спасском кафедральном соборе на гробнице спасителя отечества.

    В 1636 году освящен был новый храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Его строительство на пожертвования Дмитрия Пожарского велось с 1630 года (по другим данным, с 1626 года). «Князь Дмитрий Михайлович Пожарский на собственные средства воздвиг в Китай-городе, на углу Никольской улицы и Красной площади теремный Казанский собор», — сообщал путеводитель «Чудотворная Казанская икона Божией Матери в С.-Петербургском Казанском соборе» (1891).

    Казанский образ Божией Матери, который сопровождал Нижегородское ополчение, до 1710 г. находился в теремном соборе. В 1710 г., по велению Петра I, икона была перенесена в Санкт-Петербург, где находилась в особой часовне. В 1721 г. – в Александро-Невской Лавре. В 1737 г. – в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В 1811 г. она была перенесена в новопостроенный Казанский собор. По другим данным, подлинник Казанской иконы находился в Казанском Богородицком монастыре. Икона, находившаяся в Санкт-Петербурге, была ее копией, написанной в петровские времена.

    По слову Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, Казанский собор на Красной площади столицы России всегда «был не только символом воинской славы, он прежде всего был домом молитвенного поминовения павших воинов, местом усердных молитв о нашем Отечестве и наших душах».

    После изгнания польских интервентов из Москвы в октябре 1612 года правящие круги Речи Посполитой не желали, несмотря на поражение, отказываться от захватнической борьбы за Русское государство. Король Сигизмунд III, даже узнав о победе ополченцев Пожарского, настаивал на «законных правах» своего сына Владислава на русский престол. С отрядом в тысячу триста человек шляхты и три тысячи немецких наемников он в ноябре 1612 года выступил из Смоленска на Москву. В Вязьме к нему примкнул гетман Ходкевич с остатками своего войска. Король подошел к Волоколамску, а пан Жолкевский даже приблизился к Москве, но был отогнан. Сигизмунд и Владислав хотели вести переговоры, но также потерпели неудачу, не удержались в Волоколамске и вынуждены были вернуться в Польшу. Этому способствовали и два обстоятельства. В стычке пана Жолкевского и дьяка Грамотина с неприятелем на подходе к Москве был захвачен в плен смоленский ратник Иоанн Философов. Он на допросе показал, в присутствии короля, что Москва многолюдна и что в ней все поклялись лучше умереть, чем позволить королевичу царствовать в Москве. Это известие произвело на короля охлаждающее действие. Приближалась зима, и Сигизмунд решил ознаменовать свой поход хотя бы взятием Волоколамска. Оборону города взяли на себя Нелюба Марков и Иоанн Епанчин. Сигизмунд три раза штурмовал город, стычки были упорные, город не сдавался. Небольшое польское войско стало нести потери от морозов и голода, и король со стыдом снял осаду.

    В январе 1613 года в Москве собрался Земский собор, в заседаниях которого участвовало около семисот представителей — бояре, дворяне, духовенство, поместное дворянство, купечество, казаки и свободные крестьяне. 21 февраля Собором был избран новый царь. Русским государем стал юный Михаил Феодорович Романов. Были отвергнуты иностранные претенденты на русский престол — польский королевич Владислав и шведский принц Карл-Филипп. Из Москвы отправилось к Новоизбранному царю торжественное посольство от собора во главе с Феодоритом, архиепископом рязанским, с боярами Федором Иоанновичем Шереметевым, князем Владимиром Иоанновичем Бахтеяровым-Ростовским и окольничим Федором Васильевичем Головиным. После церемониальных отказов, юный Михаил наконец принял из рук архиепископа Феодорита царский посох – символ власти царя.

    Некоторое время избранный царь вместе со своей матерью, великой инокиней Марфой, находился в Костромском Ипатьевском монастыре, скрываясь от польских отрядов, которые еще бродили по всей России. Известно, что крестьянин-костромич Иоанн Осипович Сусанин завел один из таких вооруженных грабительских отрядов в непроходимые леса — в ответ на требование поляков привести их к монастырю с «нареченным» Михаилом. Своим подвигом Сусанин спас жизнь царя.

    Важно то, что при избрании Михаила Феодоровича Романова голосование земской рати Минина и Пожарского было исключительно братское, единое. Любовь Минина и Пожарского к Отечеству благотворно влияла на людей, и не было между ними распрей и ссор. В «Сказаниях о Русской земле» А. Д. Нечволодов называет имена нижегородцев, прибывших в Москву для избрания государя: «Спасский протопоп Савва Евфимьев, Предтечевский поп Герасим, Мироносицкий поп Марко, Никольский поп Богдан, дворянин Григорий Измайлов, дьяк Василий Сомов, таможенный голова Борис Панкратов, кабацкий голова Оникий Васильев, посадские люди: Феодор Марков, Софрон Васильев, Иаков Шеин, Третьяк Андреев, Еким Патокин, Богдан Мурзин, Богдан Кожевник, Третьяк Ульянов, Мирослав Степанов, Алексей Маслухин, Иоанн Бабурин»[108]. Нижегородское духовенство было награждено тарханной грамотой для Спасо-Преображенс-кого и Архангельского соборов, которая освобождала эти соборы от налогов.

    2 мая 1613 года Михаил Романов прибыл в Москву. 11 июля было совершено торжественное венчание его на царство в Московском Успенском соборе Кремля. Богослужение возглавлял митрополит Казанский Ефрем. Среди других архипастырей служили митрополит Ростовский и Ярославский Кирилл (Завидов) и митрополит Сарский Иона.

    Князь Дмитрий Михайлович Пожарский во время церемонии венчания нес «державу»[109], а также участвовал в царской трапезе (особая честь), за которой он был провозглашен боярином. На другой день после коронации, 12 июля, в самый день царских именин, Косме Минину был пожалован чин думного дворянина. С этого дня он получил право на собственное отчество, и его стали называть Космою (Кузьмою) Миничем. Царь Михаил Феодорович по-доброму относился к Минину, отдавая должное его способностям и проявляя о нем заботу. Государь «велел ему быти всегда в Москве при нем, Государе, безотступно и заседать в палате, думати о всяких делах, о чем Государь расскажет и что царству Московскому надлежать будет»[110].

    По данным нижегородского историка Игоря Кирьянова, Минина после освобождения Москвы привлекли к новой задаче – восстановлению финансового хозяйства России. Через год, ввиду необходимости жить в столице, он получил оклад в двести рублей в год. Это было для тогдашнего времени большой редкостью, Минин был в составе правительственной делегации, направленной в Варшаву, для выработки отношений между Польшей и Россией.

    В дальнейшем Минину давались различные почетные поручения. Так, в мае 1615 года, как следует из дворцовых разрядов, «пошел государь на богомолье к Троице-Сергию в монастырь, то на Москве оставил бояр… да Козьму Минина»[111]. Минин жил при дворе, получая жалование в оплату своей государственной службы. В 1614 году ему дарованы были земли (из дворцовых) и назначены в поместье сёла Ворсма и Богородское Нижегородского уезда. Еще год спустя ему и сыну его Нефеду пожалованы в вотчину Богородское с девятью окрестными деревнями. Сын Минина Нефед получил чин стряпчего, служил при царском дворе († в конце 1632 года). Нефед Космич (Кузьмич) в официальных документах встречается трижды: в числе стряпчих. Есть сведения, что в 1613 г. на первой свадьбе царя Михаила Федоровича с княжной Марией Долгорукой (+1625 г.) стряпчий Нефед Минич нес фонарь невесты по пути из Грановитой палаты к Успенскому собору. Через пять лет после смерти царицы Нефед нес фонарь самого царя на его свадьбе с Евдокией Лукиничной Стрежневой. В 1628 году по случаю представления царю персидского посла. Кирьянов пишет, что Москва сообщила о смерти Минина в документе от 1 декабря 1632 г. нижегородскому воеводе Коржбоку-Столпину. Очевидно, заключает исследователь, Нефеда Минича похоронили на одном из кладбищ Москвы. Его Богородскую вотчину сделали поместьем, и передали Черкасскому князю Иакову, а потом Шереметевым[112].

    Кроме земельных владений, в Нижнем Новгороде Минину пожалован был дом неподалеку от Спасо-Преображенского собора Нижегородского кремля, о чем уже упоминалось в своем месте.

    В те времена Кремль был плотно застроен: два собора, о которых будет сказано отдельно, церковь Скорбящей Божией Матери (разобрана в 1783 году), несколько деревянных храмов, теплая каменная церковь при кафедральном Спасо-Преображенском соборе. Там же находились три небольших монастыря — Симеоновский и Свято-Духовский мужские и женский Воскресенский (иначе Никольский). Последний, располагавшийся около Никольской башни внутри Кремля, был закрыт в 1783 году; известен тем, что в нем окончила свои дни оярыня Марфа Борецкая — инокиня Мария, высланная из Новгорода Великого. (По др. данным, она была выслана, пострижена и проживала в Зачатьевском монастыре, который позже был объединен с Воскресенским, а изначально находился под кремлевским холмом). Помимо перечисленного выше, в Нижегородском кремле располагались подворья Нижегородского Печерского и Амвросиева Дудинова монастырей.

    Все структурные подразделения городской власти размещались также в Кремле. Здесь были воеводский двор, государев житный двор, съезжая изба, губная изба, панский двор, тюрьма, богадельня, девять лавок и множество жилых домов. (По переписи 1621 года — 372 дома; из них 180 домов принадлежало служилым людям — тем, кто нес «государеву службу»). В Нижегородском кремле находились и так называемые «осадные дома», служившие убежищем на случай осады.

    Выше говорилось о том, что Косме Минину и протопопу Савве Евфимьеву были за особые заслуги даны в собственность «государевы дворы» подле Спасского собора. В Кремле же находились дома брата Космы Минина Безсона, воеводы князя Дмитрия Пожарского, князя Феодора Иоанновича Пожарского († 1627), а также два дома царя Василия Шуйского, царицы Марии (по др. данным, Екатерины) Петровны Буйносовой-Ростовской (дом в верхней части Кремля и в нижней, около Ивановской башни). Там же, в стенах крепости-кремля, стояли дома князя Иоанна Борисовича Черкесского, бояр Шереметевых, Шеина, Андрея Семеновича Алябьева, князя Иоанна Михайловича Воротынского, Плещеева, Измайлова, боярина Феодора Иоанновича Головина, князя Афанасия Васильевича Лобанова-Ростовского, Василия Куракина, Дмитрия Исаевича Жедринского, боярина князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского, Дмитрия Васильевича Лодыгина, Бориса Иоанновича Морозова, Юрия Юрьевича Сулешова, Симеона Никитича и Иоанна Михайловича Бологовских и других князей и дворян.

    В 1672 году произошло значимое событие для земли Нижегородской. В целях противодействия усилившемуся к тому времени церковному расколу была образована самостоятельная епархия с назначением правящего архиерея с титулом Нижегородского и Алатырского. Первым владыкой в сане митрополита стал Филарет, архимандрит Владимирского Рождественского монастыря (родом нижегородец).

    Стараниями одного из последующих архиереев — ревнителя Православия архиепископа Питирима († 1738) — в Нижнем Новгороде была открыта с 1721 года Нижегородская Духовная семинария. Первое время она располагалась в Нижегородском кремле. Первоначально и нижегородские архиереи жили также в Кремле, в деревянном доме. Новый архиерейский двухэтажный каменный дом, выстроенный в начале XVIII века, перешел в 1762 году в казенное ведомство. Архиереи стали жить вне Кремля, в доме при Крестовой церкви, около нового здания семинарии. К 1835 году все дома в Нижегородском кремле были снесены, монастыри (прежде частично объединенные) и монастырские подворья упразднены. На их месте были построены новые каменные храмы и гражданские каменные здания.

    Но вернемся к судьбе патриота и гражданина Космы Минина. Жизнь его не была продолжительной. В декабре 1615 года он по делам казны выехал в Казанский уезд вместе с боярином Григорием Петровичем Ромодановским и дьяком Марком Поздеевым. На Волге, между Нижним и Казанью, было в то время неспокойно. Жгли деревни и «многих людей побивали» татары и черемисы. Пришлось приложить немало сил, чтобы разобраться в причинах волнений, принять меры к успокоению смутьянов. Поездка в Казань стала последней в государственной службе Минина. Патриот и защитник Московского государства, отправившись в путь полный сил и здоровья, умер, возвращаясь из Казани в мае 1616 года, по пути в Москву (через Нижний Новгород), где-то на дорогах Чувашии.

    «Выборный человек от всея земли» Минин за все время своего общественного служения, начиная с организации Нижегородского ополчения и до самой кончины, принял на себя тяготы бесчисленных скорбей, поругания от недоброжелателей и врагов, но при этом имел непрестанное попечение о людях. «С начала и до конца (имеется в виду организация Нижегородского ополчения и изгнание им из Москвы поляков), скромный мясник, как его обзывали, был душой, главным двигателем великого дела», - это вынужден был прищнать в XIX в. польский писатель-юрист Казимир Валишевский. Современники сравнивали его с библейскими судьей Зоровавелем и правителем Гедеоном, которые болели душою «за людей Господних». И Минин всю свою жизнь болел «душею за люди», за вверенное ему дело. Будучи «родом не славен», имел дерзновение «ум свой простирать на дело Божие». Личность Минина неотделима от великой истории России. Гражданин и патриот Минин похоронен был в Нижнем Новгороде, в своем приходе, за оградой Нижегородского Архангельского собора[113]. В 1672 году прах знаменитого нижегородца был перенесен в нижний храм Спасо-Преображенского кафедрального собора Нижнего Новгорода и положен в гробницу. Это произошло по повелению царя Алексея Михайловича, при митрополите Нижегородском Филарете. Один из списков иконы Казанской Божией Матери был помещен в часовне над гробницей Космы Минина в Нижегородском кафедральном соборе (постройки 1652 года).

    В 1722 году царь Петр I во время одного из своих посещений Нижнего Новгорода, расспросив сопровождавших его лиц о Минине, вошел в Спасо-Преображенский собор, поклонился до земли у гробницы Космы Минина и сказал: «Вот истинный спаситель Отечества». По примеру первого императора России последующие русские царствующие особы, начиная с Екатерины II, склоняли свои головы у гробницы гражданина и патриота Минина, бывая в Нижнем Новгороде. Император Николай I, находясь в Нижнем Новгороде 15 августа 1836 г. поклонился гробнице Минина и назвал его «Знаменитейшим от всего сословия Купеческого».[114]

    В середине XIX века в Нижегородском Спасо-Преображенском кафедральном соборе (постройки уже 1834 года) была устроена, в нижней части храма, трехпрестольная церковь. Средний ее придел, освященный 26 августа 1851 года, посвящался Казанскому образу Божией Матери. Южный придел был освящен в честь св. великомученика Димитрия Солунского Мироточивого, в память воеводы князя Дмитрия Пожарского. Северный придел — во имя бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана, в память Космы Минина.

    До XIX века чугунные плиты старой гробницы (постройки 1797 года) украшала надпись со стихами безвестного автора:

   Кроме этой надписи на доске, памятник окружали три чугунные плиты также с надписями.

    Историческая судьба Спасо-Преображенского кафедрального собора, находившегося в Нижегородском кремле до 1929 года, сложилась следующим образом. Это был древнейший, основанный в 1225 году св. вел. князем Георгием Всеволодовичем храм — «церковь Спаса Святаго», изначально отстроенная в камне. Спасо-Преображенская церковь неоднократно обновлялась и перестраивалась в течение многих столетий, всегда оставаясь на территории Нижегородского кремля. Второй Спасо-Преображенский собор, построенный при вел. князе Константине Васильевиче (1352 год), простоял до 1652 года. Он много раз страдал от набегов неприятелей, разорений и пожаров и пришел, наконец, в полную негодность. Строительство третьего по счету кафедрального собора началось в 1632 году и продолжалось до 1652 года (строителем его стал сам царь Михаил Феодорович). Своим видом вновь возведенный храм Нижегородского кремля имел сходство с Московским Успенским собором. При нем была и колокольня. Этот Спасо-Преображенский собор простоял недолго: в 1816 году его закрыли по причине появления трещин в стенах. За время своего существования в данный период собор благоукрашался, оставаясь в целости до 1715 года, когда был опустошен большим пожаром. К 1722 году он был возобновлен по велению императора Петра I. В 1829 году собор разобрали за ветхостью. Постройка четвертого Спасо-Преображенского кафедрального собора длилась четыре года. Он строился на месте второго собора (постройки 1352 года). Новый храм был освящен в 1834 году. В него перенесли гробницы нижегородских великих князей, княгинь, архипастырей и Космы Минина. Кроме того, в новый собор были перенесены трехъярусный иконостас (собора постройки 1652 года), древняя икона Нерукотворенного образа Господа Иисуса Христа, доставленная в 1352 году из Суздаля вел. князем Константином Васильевичем, и другие ценные иконы.

    К началу XX века в нижнем храме-усыпальнице четвертого Нижегородского Спасо-Преображенского кафедрального собора находились следующие гробницы. С южной стороны: вел. князя Константина Васильевича († 1355), его сыновей — вел. князя Дмитрия-Фомы Константиновича († 1384), вел. князя Бориса Константиновича († 1394), прах которого в соборе был захоронен лишь в 1672 году, по распоряжению митрополита Филарета. Западнее находились гробницы вел. князя Иоанна Дмитриевича Брюхатого († 1377), его брата вел. князя Василия Дмитриевича Кирдяпы († 1403), вел. князя Иоанна Борисовича по прозванию Тугой Лук († 1446 или 1448), вел. князя Андрея Константиновича († 1365), его супруги Василисы Иоанновны (св. схимонахини Вассы, † 1377), супруги Константина Васильевича Анны (в иночестве Елены, год кончины неизвестен), вел. князя Симеона Иоанновича (сына Иоанна Дмитриевича и внука Дмитрия Константиновича).

    В нижнем храме Спасо-Преображенского собора находились также гробницы нижегородских архипастырей — первого Нижегородского и Алатырского митрополита Филарета (в схиме Феодосия, † 1694), митрополита Павла († 1696), архиепископа Питирима († 1738), архиепископа Вениамина (Краснопевкова, † 1811), епископа Моисея (Близнецова, † 1825), епископа Филарета (Малишевского, † 1873), епископа Владимира (Никольского, † 1900).

    На северной (левой) стороне Спасо-Преображенского собора возвышался великолепный памятник в виде часовни в стиле XVII века. Часовню построили взамен более древней, по проекту Льва Даля, в 1878 году. В глубине часовни теплилась неугасимая лампада. Здесь же хранились копии ратного стяга князя Пожарского и хоругви (снаружи часовни). По преданию, эти хоругви были вынесены на соборную площадь, когда Минин произносил свою историческую речь. По краям стяга Пожарского написаны тропарь и кондак Всемилостивому Спасу. Под памятником-часовней, в нижнем храме-усыпальнице, находилась сама гробница Минина, высеченная из цельного куска мрамора темно-серого цвета, с надписью наверху: «Лета 7124 (1616) преставися раб Божий думный дворянин Косма Минин…».

    Русская Церковь, которую Минин так защищал и сберегал от недругов, всегда молитвенно помнила своего благодетеля. Память эта особенно проявлялась во время архиерейского богослужения в Нижегородском кафедральном соборе 1 (14) ноября, в день небесного покровителя Минина — святого бессребреника и чудотворца Космы. В народе подвиг Кузьмы Минина увековечен в преданиях и песнях. В одной из них есть такие строки:

    Великий ученый Михаил Васильевич Ломоносов составил проект «Идеи для живописных картин Российской империи». Было обозначено 25 тем. Три из них – Минину и Пожарскому. Проект остался нереализованным. Отношение к Косме (Кузьме) Минину сильно изменилось после 1917 г. Его, как и князя Пожарского «обвинили» в возведении на Российский престол царей Романовых. Слышны были голоса убрать памятник спасителям Отечества с Красной площади.

    В советские времена, а именно в 1918 году, Нижегородский Спасо-Преображенский собор был закрыт для верующих, святыни его разорены — уничтожены либо изъяты. Гробницы, где покоился прах нижегородских князей и княгинь, архипастырей, а также патриота Минина оставались нетронутыми до 1929 года. В феврале 1929 года эти гробницы были вскрыты сотрудниками местного Губмузея, содержимое частично изъяли в музей[116].

    Святыни собора, таким образом, были поруганы. 6 октября 1929 года Спасо-Преображенский кафедральный собор Нижнего Новгорода был взорван, несмотря на то, что всё в нем проникнуто было воспоминаниями о древности нижегородской, которые, по мысли Павла Пестеля, «дышат свободою и прямою любовью к Отечеству».

    Прах наших великих предков, смешанный с землей и обломками храма, лёг в основание построенного на этом месте здания нижегородской областной администрации. Останки Космы Минина, хранившиеся в музее, были в 1961 году переданы в уцелевший Архангельский собор Нижегородского кремля для захоронения. В советские времена этот собор сохранялся в качестве памятника архитектуры, теперь в нем совершаются богослужения и поминовение великой души спасителя Отечества.

    С избранием соборно провозглашенного царя Михаила Романова завершился период российской Смуты — междуцарствия и гражданской войны. Завершилась и история Нижегородского ополчения, рожденного патриотическим призывом Космы Минина и сыгравшего свою спасительную историческую роль. Государем были помилованы бояре, которые присягнули Владиславу и подчинились польским ставленникам в Москве.

    По польским летописям и в интерпретациях польских историков описание событий Смутного времени в России было и остается иным, чем здесь изложено. Последние утверждают, что в великих жертвах и разрушениях того периода виноваты были сами русские люди, которые упорно сопротивлялись и несли при этом потери. Очевидно, что и за историю России надо бороться, так же, как за ее существование.

    Царю Михаилу Феодоровичу Романову († 1645) государство досталось в плачевном состоянии — разграбленный Кремль, опустошенные города, полностью разоренные по всей стране крестьянские хозяйства. Нужно было приниматься за «устроение земли», исправлять разорение. Россия еще вынужденно продолжала вести вооруженную борьбу со Швецией и Польшей.

    После разгрома польских захватчиков под Москвой Дмитрий Михайлович Пожарский не прекращал государственной и военной деятельности. В 1614—1615 годах в окрестностях Москвы и на Волге бродили крупные шайки казаков и поляков. Казаки, участники обоих ополчений, которые так и не получили от правительства ни званий, ни поместий, продолжали бунтовать. В сентябре 1614 г. карательная экспедиция против восставших казаков собралась в Ярославле. Ее возглавил боярин князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский. Ему было прощено «шатание» в смутное время. После смерти Иоанна Заруцкого Нижний Новгород избавился от опасности с юга и низовьев Волги. Брат Иоанна, Захарий Заруцкий, узнав о его смерти, оставил свое намерение идти на Галич и затем, левой стороной Волги, в Астрахань для соединения с войсками брата. Им был не любим Нижний Новгород – родина ополчения Минина и Пожарского. Он повернул на Нижний Новгород, соединившись с Юртовскими Романовскими татарами. Его многочисленный отряд казаков (черкесов) сжег ряд городов Поволжья в Ярославской и Костромской областях. В 1615 г., 4 января Заруцкий достиг Василевой слободы Балахнинского уезда и расположился станом, вызвав тревогу среди местного населения. В тот год князь Дмитрий Пожарский жил в своей вотчине в Вершилово. После местнического спора с боярином Борисом Салтыковым, он на время выехал из Москвы. Пожарский организовал борьбу с казаками и разгромил их. Лыков-Оболенский, узнав о движении Заруцкого, поспешил за ним в тот же день. Подоспевший воевода преследовал казаков. Их гнали и топтали на расстоянии более десяти верст. Многих взяли в плен. Сам атаман Захарий Заруцкий был убит. Остатки казаков успели убежать к реке Унже или укрыться в непроходимых пестяковских лесах и болотах.

    Весной 1615 г. были разгромлены казацкие отряды в Белозерском и Угличском уездах. В июле Лыков разбил казацкие отряды атамана Баловнева, рвавшихся к Москве. Многие казаки были казнены, но части из них удалось получить поместья.

    Несмотря на то, что в 1615 году Польский сейм отказал королю Сигизмунду и королевичу Владиславу в субсидиях на войну с Россией, отряды под командой польского пана Александра Лисовского не переставали совершать набеги на русские земли.

    Правительство царя Михаила Феодоровича Романова выделило в помощь князю Пожарскому военные отряды Исленьева и дьяка Заборовского, наделив также правом собирать, в случае нужды, ратников из Москвы, Тулы, Орла и Калуги. Польша всячески поддерживала Лисовского, казаков и Иоанна и Захария Заруцких через Льва Сапегу в их борьбе с царскими войсками.

    Приняв командование войсками, Дмитрий Михайлович немедленно выступил против Лисовского, который не хотел покидать пределы России. Отряды Лисовского состояли в основном из уцелевших войск Болотникова, казаков Запорожья.

    Кто такой был Лисовский, столько бед принесший России? В одной из иезуитских школ литовского города Вильно (Вильнюс) учился сын разорившегося польского шляхтича Александр Лисовский. Вскоре учиться ему надоело, и он, по его собственным словам, решил променять «премудрую латынь на боевого коня». В молодости Лисовский служил «в вольном полку» польского воеводы Яна Боровского. Потом в чине ротмистра (полковника) стал во главе жолнеров (конников-кавалеристов). По имени своего командира отряд получил название «вольных лисовчиокв». «Вольными» они назывались потому, что не желали никому подчиняться: ни польскому сейму, ни королю Сигизмунду. Это была шайка бандитов – налетчиков на конях, которая наводила ужас на русские города и села. Известно, что Лисовский предпринимал самостоятельные операции по захвату русских городов. Мы знаем из вышеизложенного, что он весной 1608 года с 30-тысячным войском выступил из Черниговской земли, разгромил под Зарайском рязанские войска, захватил Коломну и соединился с Лжедмитрием II в Тушинском лагере[117]. Вместе с войсками полковника Яна-Петра Сапеги осаждал Троице-Сергиев монастырь. В 1609 году захватил Владимир, Суздаль, Кинешму и разграбил земли верхнего Поволжья, о чем мы говорили выше. В январе 1610 г. Лисовский перешел на сторону Сигизмунда III и в 1611 г. по решению сейма получил прощение за своевольство. С 1611-го по 1615 год воевал во главе своих отрядов около Пскова. Перед тем, как Пожарский вышел на Лисовского, последний в середине июля 1615 года успел захватить город Карачев. Разграбив Карачев, разбойничьи вражеские отряды в быстром темпе подошли к Орлу, но не успели войти в город. Битва произошла недалеко от Орла. Отряды дворян Исленьева и Зборовского отступили, видя превосходство противника в силах, но Пожарский со своими шестью сотнями ратников принял бой. Несколько часов бились врукопашную. Ободренные некоторым успехом, вернулись на поле боя те из дворянских отрядов, кто покинул его. Полководец Лисовский, преследуемый Дмитрием Пожарским, двинулся к Кромам, но дойти туда ему не удалось. Польские отряды, настигнутые ратниками Пожарского, повернули к Болхову, что, однако, поставило под угрозу Белев и Калугу. Лисовский в 1615 — 1616 годах разорил земли от Владимира до Тулы и ушел в Польшу. Умер в 1616 году во время подготовки нового набега на русские земли.

    Укрепив гарнизоны в Калуге, князь Пожарский заболел и вынужден был на время устраниться от руководства войсками. Между тем в пределах Московского государства находились еще значительные воинские силы Речи Посполитой под руководством полководца Гонсевского, который не преминул нанести несколько поражающих ударов по отрядам русских воевод.

    Осенью 1617 года[118] крупный польский отряд под руководством королевича Владислава, так и не отказавшегося от своих претензий на русский престол, атаковал город Дорогобуж. Из Дорогобужа поляки пошли к Вязьме, захватили Мещовск, Козельск. Путь на Москву был открыт. Московское государство снова оказалось в тяжелом положении. К царю Михаилу Феодоровичу спешили представители русских городов с просьбами назначить воеводой боярина Дмитрия Михайловича Пожарского.

    Превозмогая болезнь, Пожарский выехал в Калугу, где собрались ополченческие отряды из Тулы, Орла, Рязани, Воронежа и других мест. В объединенных войсках ополчения он укрепил дисциплину, улучшил боевую подготовку. В результате отряды польских панов Чаплинского и Опалинского (полковников, последователей Лисовского), подошедшие к Калуге (одни из-под Козельска, другие из Вязьмы), были встречены организованным сопротивлением. Битва под Калугой продолжалась целый день. Не добившись успеха, поляки вынуждены были отступить. Через десять дней они совершили новое ночное нападение на Калугу. Пожарский отбил эту вылазку и преследовал врага, который понес серьезные потери. После поражения под Калугой Опалинский попытался захватить Серпухов, но там был разбит воеводой Бегичевым с отрядом, предусмотрительно оставленным Пожарским, чтобы закрыть врагам путь на столицу. Войска Опалинского и Чаплинского отошли к Вязьме.

    Однако попыток овладеть Москвой Речь Посполитая упорно не оставляла. Все свои скудные ресурсы Московское государство принуждено было сосредотачивать против этого главного своего противника. Летом 1618 года начался новый поход захватчиков на Москву. Главные силы поляков в середине июня пошли в наступление и 27 числа вышли к городу Борисову. Сразу город им захватить не удалось: началась осада крепости и одновременно осада Можайска. В свою очередь, Пожарский перевел войска из Калуги в Боровск, усилив их отрядом дворян из московского гарнизона. Но обстановка к тому времени осложнились тем, что воевода Ивашкин отступил из Борисова, занятого вражеской конницей. Крупные силы под начальством королевича Владислава продолжали штурмовать Можайск, стремясь прорваться к Москве. Видя, что оставление Борисова и Можайска приведет к тяжелым последствиям, Пожарский решил срочно отбить у врага Борисов и внезапным ударом выбил поляков из города. Здесь с ним соединились отряды Черкасского и Лыкова. Отказавшись от намерения овладеть Можайском, Владислав повел войска непосредственно на Москву. Угроза для столицы вновь была близкой и реальной. Помимо прочего казаки северной Украины во главе с гетманом П. Конашевичем-Сагайдачным поддержали королевича Владислава и предприняли свой поход: осенью 1618 года они овладели Ливнами, Ельцом и осадили Михайлов.

    В который раз в тяжелейший период для всего государства князь Пожарский возглавил оборону столицы. В сентябре 1618 года под Москвой сосредоточились крупные силы поляков и две тысячи казаков Сагайдачного. Королевич Владислав расположился в Тушино, Конашевич-Сагайдачный — у Донского монастыря. Начались ежедневные ожесточенные приступы.

    Целый месяц под Москвой продолжались бои, но прорваться в город враги не могли. Сам князь Пожарский сражался на стенах крепости, «на боях и приступах бился, не щадя своей головы». Лишь получив решительный отпор у Арбатских ворот от воинов, непосредственно возглавляемых Дмитрием Пожарским, поляки отступили.

    Огромные потери с обеих сторон, нескончаемость боевых действий, которые никак окончательно не разрешали притязаний шляхтичей на русские территории, привели к необходимости переговоров о перемирии между Россией и Речью Посполитой, вынужденной все-таки признать свой провал в деле захвата Москвы и управления Россией. В декабре 1618 года состоялись переговоры в деревне Деулино (к северу от Троице-Сергиева монастыря). Итог был горьким для России: Польша приобретала значительную ее территорию, в том числе города Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов. Но в этой ситуации (памятуя также о Столбовском мире, из-за которого для России закрыт был выход к Балтике) стране нужна была передышка. И Россия вынуждена была пойти на такие большие уступки ради перемирия, заключенного, по договору, на четырнадцать с половиной лет.

    В 1632 году, когда в июне Земским собором решено было возобновить военные действия против Польши и попытаться силой вернуть Смоленск, князь Пожарский был назначен вторым воеводой под Смоленском. Однако из-за малочисленности собранного на тот момент войска поход не состоялся. Русская армия двинулась к Смоленску в августе. Непосредственно боевая служба Пожарского в 1630-е годы практически закончилась, но государственного служения он не оставлял. Даже будучи в солидном возрасте, не говоря уже о пережитых им многочисленных боевых ранениях, Дмитрий Михайлович никогда не отказывался от поручений и дел, полезных родному отечеству. Так, например, в том же июне 1632 года, в ожидании нападения на Москву крымских татар Пожарский руководил возведением укреплений на подступах к Москве. Заслуженный полководец не посчитал для себя недостойным распоряжаться насыпкой земляного вала, устройством прочного тына и так далее.

    Таким образом, в эпоху Смутного времени — «великой разрухи Московского государства» — роль Пожарского из славного княжеского рода оказалась одной из определяющих для всей земли Российской. Что касается личности самого Дмитрия Пожарского, то, по свидетельствам современников, это был великодушный князь и добрейший человек. Его способность чувствовать себя равным среди простых людей, а также любовь и доверие к нему ополченцев были необычным явлением для того времени. Его вера в патриотические силы народа, умение поднять воинский дух людей, объединить их и повести за собой помогли освободить Москву — с помощью Нижегородского ополчения и его организатора Космы Минина. И если Святейший Патриарх Всероссийский Гермоген и архимандрит Дионисий были духовными вождями России того времени, то князь Пожарский явил собою вождя освободительной воинской силы народа.

    К вышесказанному необходимо особо добавить, что в тот трагический для нашей родины период именно русский народ, не имея правительства и при занятой врагами столице, с молитвой к Богу, сознательно, добровольно и мужественно пошел и на сбор казны для Нижегородского ополчения, и на громадные людские жертвы. Во главе народной рати, как мы видели, стояли такие личности, как Косма Минин — «сирота государев» и «посадский человек», Дмитрий Пожарский — князь, «слуга государев», стольник, а также Савва Евфимьев — соборный протопоп Нижегородского Спасского кафедрального собора, «государев богомолец», ближайший соратник Минина по организации ополчения. Народ совершил великий подвиг — положил конец Смуте и восстановил государственный порядок.

    Верный заветам святого патриарха-мученика Гермогена, Нижний Новгород начал воевать прежде с казаками, нежели с поляками, и побеждал их[119]. Это произошло, когда Нижегородское ополчение еще только подходило к столице. После освобождения Москвы казацкая вольница вошла в состав земского ополчения. Но лишь тогда, когда покорилась земскому совету и тем самым погасила пламя общественной розни, зажженное ею же.

    Те из казачества, кто не желал возвращаться к прежнему общественному порядку, вынуждены были бежать из России. Тушинский «боярин» Дмитрий Тимофеевич Трубецкой постепенно отстранялся от важных дел и, наконец, был назначен на воеводство в далекий Тобольск. Атаман Иван Заруцкий после событий 1612 года продолжал гулять по Руси и грабить людей. Но ему пришел конец. После попытки военного счастья у Переяславля-Залесского, воевода Михаил Матвеевич Бутурлин разгромил его на голову. Весной 1614 года он вместе с Мариной Мнишек, ее сыном Иоанном, католическим монахом Николаем Мело и изменником Федором Иоанновичем Андроновым (Федькой Андроновым) бежал на реку Яик (Урал). Там их долго искали москвичи и нижегородцы под командованием князя И.Н.Одоевского и нашли на Медвежьем острове. Привезли в Москву. Казнили всех, кроме Николая Мело. В качестве миссионера последний прожил в России еще 14 лет, работал по благословению Ватикана ради обращения русских в католичество. Андронова, который был особенно ненавидим своими соотечественниками за многие пособничества полякам, повесили после «многих истязаний».

    Кроме всего прочего, поляки и литовцы за годы Смутного времени привнесли в Россию привычку курить табак, с которой потом боролись цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович. Но Петр I Алексеевич снял запрет на курение табака в 1697 году. Александр, инок Ростовского Борисоглебского монастыря, ученик прп. Иринарха, писал в 1653 году в своих воспоминаниях о падении монастырских нравов в XVII веке.

    В годы после Смуты князь Пожарский часть своей жизни проводил в Москве, где не раз выполнял почетную обязанность «сберегать столицу» при отъездах царя. В последующие десятилетия, не менее тяжелые для государства, он возглавлял ряд российских приказов (министерств) — Ямской, Разбойный (где разбирались дела воровства, грабежей и убийств), Поместный, Судный. С 1620 по 1624 год Пожарский был воеводой в Новгороде. В Судном приказе он прослужил с 1628 по 1637 год, участвовал в дипломатических переговорах с Польшей и крымским ханом в 1638—1640 годах. Крымцы (крымские татары) воспользовались слабостью оборонительных рубежей России: жгли и грабили уезды, уводили множество пленных, продвигаясь по дорогам с юга страны на север, к московским окраинам. В апреле 1638 года, незадолго до своей кончины, Дмитрий Михайлович Пожарский был назначен и служил вторым воеводой в Переяславле-Залесском, на случай войны с крымским ханом.

    За верность и деятельную службу Отечеству князь Дмитрий Михайлович Пожарский в 1619—1621 годах был наделен новыми вотчинами и стал богатым землевладельцем. Его земли простирались от Балахны и Мугреева до поселка Холуй, что на реке Теза Южского района современной Ивановской области.

    В 1621 г. грамотой царя Михаила Федоровича все владения, которые были отняты у Пожарского с лихвой ему вернулись: «…и на перед сего за те смуты, за царя Васильево осадное сидение – мы, Великий Государь, Царь и Великий князь Михайло Федорович всея Руси пожаловали боярина нашего князя Дм.Мих.Пожарского в Суздальском уезде села Мыту приселком Нижним Ландехом, да Холуй посадец…»

    Холуйская слобода, как она писалась в XVII в., была пожалована Пожарскому Государем Михаилом Федоровичем в 1613 г. за Московское осадное сиденье при царе Василии Шуйском. В слободе находилась церковь Живоначальной Троицы, стоящая на деревянной клети. Она была построена князем Д.Пожарским в 1613 г. В церкви было всякое строение, как церковное, так и вотчинное. На церковной земле стоял двор попа Игнатия ? келий, 23 крестьянских двора, 24 двора бобылей, 2 – иконников, которые «делают всякое изделие на боярина», две соляные варницы и четыре трубы с рассолом[120].

    В 1609 г., 11 марта поляки приступом взяли клязьминский городок (Стародуб) и подступили к Холую. Его жители мужественно сражались на стекольной горе, в Баркове под руководством Иоанна Деньгина с отрядом пана Александра Лисовского, но силы были не равны и многие жители Холуя сложили здесь свои головы. Он был взят и разграблен. В 1612 г. жители слободы присоединились к ополчению Минина и Пожарского.

    Когда ополчение из Ярославля шло к Москве, и Пожарский заходил к родителям на поклон в Суздаль, то, как полагают, он возвращался к ополчению через Холуй. Пожарский останавливался возле Холуя в местечке Борок и дал обет стоять за Отечество. Но это можно принять лишь как предание местных жителей.

    Первые исторические записи о Холуе относятся к 1546 г. Он входил во владения Свято-Троицкого монастыря и назывался Новые соли на Холуе, что показывало, что соляные варницы были заведены здесь не давно.

    Несколько позднее, в 1605 г. Холуй именовался слободой на Холуе. На заторе рядом с монахами обосновали свою слободу князья Пожарские.

    В 1628 г. он имел две части: Село, принадлежащее Пожарским, и посад – монастырю. Холуй возник как цепь поселений многогодичного затора – или Холуя на реке Тёзе. На реке (или на реках) строились плетеные из ивняка запруды для ловли рыбы (сетки), которые перекрывали реку наискосок, но не по всей ширине реки. Они назывались «холуи». Затор во время ледохода мешал провозу соли по реке. Он еще создавался подпором воды при строительстве мельниц. Жители Шуи добились разрушения холуя на Тезе и свободного хода судов по реке. Затор на реке исчез, а название села сохранилось.

    Со временем слово Холуй приобрело более широкий смысл. «Это не только нанос от разлива, это и сами разливы, и те малозаметные в половодье течения, которые прокладывают себе путь в новом месте, подлаживаясь к изменившемуся руслу».

    Борковскую пустынь около 1650 г. основал сын Дмитрия Пожарского – Иоанн Дмитриевич по завещанию своего отца на левом берегу реки Тезы. Она называлась Борковско-Никольской, но как первоначально выглядела церковь святителя Николая неизвестно. Сведения о ней не сохранились. Пустынь была закрыта в 1764 г., по другим сведениям, в 1761 г., когда пересматривались штаты монастырей. В 1768 г. пустынь возобновилась стараниями уроженца Холуя, епископа Мефодия. В те годы началось строительство каменных храмов. В 1748-50 годах вместо деревянной церкви, построенной князем Пожарским, на ее месте был возведен каменный храм с двумя приделами: в честь Святой и Живоначальной Троицы и святых мучеников Флора и Лавра. К храму была пристроена теплая церковь в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы. Второй престол был освящен в честь святителя Николая. В церкви сохранилась настенная живопись, старинные иконы. В алтаре над Престолом устроена сень. В наше время только в этой церкви совершается Богослужение. В Холуе была также церковь Тихвинской иконы Божьей Матери с приделами в честь Сретения Господня и Успения Пресвятой Богородицы, построенная в 1739 г. и в 1856 г. перестроенная. Разрушена она в 1930 г. Была также Казанская церковь, возведенная в 1765 г.

    Монастырь в Холуе был небольшим. У него имелось 17 десятин пашни и 7 десятин – сенокосов. В 50-ти верстах от Холуя по реке Лух стояла мельница. Число иноков монастыря достигало до 30 человек. В синодике монастыря поминались имена князей Пожарских, Куракиных, Нарышкиных. После смерти сыновей и внуков Дмитрия Пожарского, часть слободы Холуй переходит к князю М.И.Куракину и князю Александру Андреевичу Голицину. Жители Холуя в XVII в. занимались добычей соли, торговлей иконами, в XIX в. – плели плетушки для тарантасов. В наше время Холуй и Палех – центры лаковой миниатюры. В Холуе пишут по белому и цветному фону.

    В 1619 году Дмитрию Пожарскому пожалована была в вотчинное владение, с правом передачи по наследству, пригородная государева слободка Кубинцево близ Балахны (ныне — Нижегородская область). За участие в боях с королевичем Владиславом в 1618 и 1619 годах Кубинцево было приписано к Балахне. После передачи ее Пожарскому, он добился передачи слободы в ведение Нижнего Новгорода. Слобода стала числиться в числе селений Стрелецкого стана Нижегородского уезда. Здесь же по приказу Пожарского была поставлена на речке Железнице водяная мельница «Большое колесо». Река Железница протекала справа от теперешней Сретенской церкви. Она была довольно глубокой. В XVIII в., когда в Балахне начали строиться деревянные суда, по реке сплавляли лес для их строительства. Впоследствии ее засыпали землей. В селе Кубинцево Пожарский имел свой боярский дом. После кончины боярина Пожарского его внуки стали терять вотчины. В 1670 году часть дворов села Кубинцево была продана дворянам Богдану и Василию Наумовым: одна половина села стала называться Наумовской, другая — Кубинцевской. К началу XVIII века оставшаяся часть села перешла во владение Василия Борисовича и Василия Сергеевича (р. 1752, † 1831) Шереметевых — из рода одного происхождения с династией Романовых. Для Шереметевых село Кубинцево стало центром их нижегородских вотчин. Василий Сергеевич был устроителем каменной Сретенской церкви постройки 1807 года[121].

    Боярину Пожарскому принадлежали и земли по старинному тракту Нижний Новгород — Ярославль, вдоль правого берега Волги, по левым берегам рек Лух и Теза, известные сёла — Мугреево и Жары, Юрино, Боярское, что рядом с Вершиловым, где имелся собственно боярский дом, село Вершилово, сёла Пурех, Пестяки, Мыть (Мыт), Сонино, Бредово, Погарново, Бурцево, Верхний и Нижний Ландехи и земли в Клинском уезде под Москвой. Последние земли были приданым его матери: это село Берсенево Клинского уезда и село Лукерьино-Фомино Коломенского уезда, а также приданым его бабки Берсеневой – село Маркучино Коломенского уезда. Помимо того, боярину принадлежал дом в Суздальском кремле. Среди шуйских помещиков Пожарский считался одним из первых, имел собственный осадный дом в Шуйском Троицком монастыре и был усердным вкладчиком этой обители. Близ Шуи также находились имения князя Дмитрия Михайловича Пожарского, среди которых известны сельцо Курьяново, Кудряково[122].

    Задержим свое внимание на наиболее значительных селах, принадлежащих князю Пожарскому. Село Мугреево-Никольское являлось родовой его вотчиной. С древнейших времен Мугреево именовалось Волосининым. До принятия христианства, в X в. в этих местах проживало угро-финское племя мугров. Мы уже упоминали, что село Мугреево до середины XV в. входило во владения князей Ряполовских, в частности, князя Дмитрия Иоанновича Ряполовского. Оно было исконной отчиной князей Ряполовских-Стародубских[123]. В средние века села и деревни, расположенные в этих землях называли общим названием – Мугреевский стан. Они располагались от Мугреева в разные концы на расстоянии от трех до двадцати и более километров, но, в основном, по правому берегу реки Лух Южского района Ивановской области. В Мугреевский стан мы можем отнести большую часть населенных пунктов современного Мугреево-Никольского сельсовета, за исключением Большой Ломны, пос. Мугреевский, села Груздово с Покровской церковью, дер.Горки, дер.Кашино, села Лукино. Это деревни Быково, Зеленино, поселок Истоки, деревни Китайново, через которую проходило посольство из Нижнего Новгорода к князю Пожарскому, деревни Клестово, Костяево, Кочергино, село Малая Ломна, Большое Ломненское болото, деревни Легково (Левково), село Лукино, село Мугреево-Дмитриевское, село Мугреево-Никольское, деревни Черемнино, Чусово, Шеверниха. Кроме того, 17 сел и деревень с приставкой Мугреевское перестали существовать во второй половине XX в. В числе последних упоминаются такие исторические села, как Могучево, Шестово, Подлесново, Крапивново. Точное определение границ Мугреевского стана невозможно. На северо-восток от него находился Мытский стан. Где соприкасались их границы, мы не знаем. По отрывочным данным Мугреевский стан начинался где-то от древнего городца Ярополча, что в Вязниковском районе Владимирской области, и с перерывами между селами Холуй, Южой и Талицей доходил почти до Палеха. Среди указанных территорий в перемежку находились земельные владения князей Долгоруковых, Гундоровых, Ромодановских, Борятинских, дворян Бутурлиных и даже князя Владимира Андреевича Старицкого.

    В селе Мугреево-Никольском сохранились только развалины дома Пожарских, а в селе Лучкино, ниже по течению реки, - следы городка, который тогда был обнесен валом. По преданию, в городке стоял загородный дом князей Пожарских[124]. Само село Мугреево официально упоминается с 1527 г.

    Село Лучкино (Сунгурово) в 1541 г. было куплено дворянином Александром Андреевичем Лодыгиным у князя Михаила Иоанновича Пожарского Большого. В 1549 г. князь Борис Федорович Пожарский откупил село у детей Лодыгина. Первая деревянная церковь в Лучкине – храм Михаила Архангела - существовала в начале XVII в. До конца XIX в. на кладбище села стояла другая деревянная церковь в честь Смоленской Божией Матери. Вместо церкви XVII в. в 1812 г. была построена каменная церковь с двумя престолами в честь Вознесения Господня и вмч. Дмитрия Солунского.

    Из выписки Суздальских писцовых книг за 1628-1630 годы о вотчинах, мы узнаем, что в Суздальском уезде Староряповском стане боярину Дмитрию Михайловичу Пожарскому принадлежала родовая вотчина его деда и отца. Село Мугреево, Волосинино «тож» с деревянной шатровой церковью в честь святителя Николая и приделами пророка Божия Илии и святых благоверных князей Бориса и Глеба, Никиты Переяславского и святого мученика Луппа. Другая деревянная церковь села Мугреево была построена в честь святителя Алексия, митрополита Московского и преподобного Сергия Радонежского. На церковной земле стояли дома попа Данилы, попа Стефана и дьяконов Иоанна и Иоанна. К селу относились приселок, тридцать деревень, два починка, двадцать одна пустошь, два двора вотчинных, девять дворов людских и дворовых, сорок семь дворов крестьянских, шестьдесят дворов бобыльских. В последних жило семьдесят человек. К селу Мугрееву и поселку Могучево, что на Ламнском (в древности, Богоявленском) озере, относится монастырь, построенный князьями Пожарскими (Ламнское озеро находится в 7 км северо-западнее села Мугреева-Никольского). В монастыре находилась церковь в честь Сретения Господня с приделами Иоанна Богослова и святителя Петра, митрополита Московского. Церковь деревянная «на клетях». В церкви служили иеромонах и четырнадцать иноков. Пашни под монастырем не было. На питание ему были даны пустоши (отхожие места). Монастырь был упразднен в конце XVII в.

    Во «Владимирских губернских Ведомостях», в статье о начале Дмитриевского храма в селе Мугреево-Дмитриевском говорится, что в селе Дмитриевском, расположенном недалеко от Мугреево-Никольского вверх по течению реки Лух[125], в XVI в. стояла деревяная церковь в честь Богоявления Господня. Село тогда принадлежало князю Михаилу Федоровичу Пожарскому, отцу воеводы 1612 г., и князю Борису Федоровичу Пожарскому. До князя Михаила Федоровича Пожарского селом владел Петр Борисович Пожарский. В 1572 г. его жена княгиня Феодосия отдала село Спасо-Евфимьевскому монастырю на помин души мужа и своих родственников[126].

    По рождении князя Дмитрия Пожарского в селе Богоявленское была построена деревянная церковь в честь его небесного покровителя св. вмуч. Дмитрия Солунского, с тех пор село стало называться Дмитриевским на реке Лух или Мугреево-Дмитриевским.

    Мугреево-Дмитриевское иногда значилось, как село Мугреево-Спасское, по названию Богоявленской церкви села. По писцовым книгам Суздальского уезда 1628-1630 гг. в Мугреево-Дмитриевском значилась церковь в честь св.мученика Дмитрия Солунского с п риделом Богоявления. Она имела деревянный верх. Другая теплая Троицкая церковь стояла на деревянной «клети».